На причале Эдмунд, стряхнув плащ, повернулся, чтоб отдать его матросу, и она впервые обратила внимание на его тело – не на него, а именно на тело. Выпиравшие на загривке сухожилия показались ей трогательными.

Вечером намечался бал туристов. Эдмунд сказал, что им совсем не обязательно посещать все предлагаемые мероприятия, и уж особенно бал, на котором не будет никого знакомого, но Сара, горевшая желанием потанцевать, напомнила ему, что новобрачной отпущен только год, чтоб покрасоваться в свадебном платье, прежде чем оно отправится к портнихе на переделку.

После ужина в столовой они пошли в свой номер переодеться в вечерние наряды. Сару, поднимавшуюся следом за Эдмундом, вдруг заворожил вид его задницы, обтянутой брюками. На площадке он остановился, поджидая ее, и Сара, одолев последнюю ступеньку, прильнула к нему и прямо там, в людном коридоре, поцеловала. А затем ошеломила еще больше – прошептала ему на ухо, что им, пожалуй, вовсе незачем идти на этот был.

Все оставшиеся до отъезда вечера они провели в своем номере, проникнувшись пониманием, почему Ниагарский водопад так популярен у молодоженов.

Через полгода супружеской жизни Сара стала бояться, что Рейчел родит прежде нее.

Осенью сестра вышла за француза по имени Феликс, с которым у нее был бурный роман. Отец и брат познакомились с ним прошлым летом, когда навещали родственников в Оларге. Семья Феликса владела виноградниками, по делам хозяйства он приехал в Нью-Йорк и в один из уикендов поездом прикатил в Холлингвуд.

Рейчел влюбилась в него моментально – ее покорили не только темные вьющиеся волосы и красивая европейская внешность, но еще решительная и страстная натура, не характерная для кавалеров из Новой Англии. Свои мысли Феликс излагал, не стесняясь в выражениях, что порой создавало напряженность за столом.

– Уксус! – заявил он, отведав поданное Брайди вино, которое к обеду принес один из гостей.

Сара сочла благом для семейных отношений, что Рейчел и Феликс, без помпы поженившись (никто из его родных не смог приехать на свадьбу), отбыли к виноградникам в Лангедоке. Однако она опасалась, что благодаря страстной натуре мужа Рейчел родит первой в их поколении Холлингвортов. Прадед Титус, желая предотвратить распри между своими шестью детьми, установил обычай, по которому основа семейного состояния отходила старшему в поколении ребенку, а уж он, по своему усмотрению, мог выделить доли остальным родичам.

Эдмунд уговаривал Сару не тревожиться раньше времени. Кроме того, перспективы скобяной фабрики Холлингвортов были неясны. Через юридическую фирму Эдмунда проходили патенты, говорившие, что вскоре станки вытеснят ручную обработку меди.

Как такое возможно? – недоумевала Сара. Ведь всегда будет спрос на медные пуговицы для форменных тужурок, медные колокольчики, чернильницы, дверные ручки, кроватные ограждения, каминные щипцы и пепельницы для каждой комнаты в доме.

Она осторожно расспросила отца, и тот заверил ее, что фабрика шагает в ногу со временем.

– Мы приступаем к выпуску медных карнизов для новых оконных украшений!

Но Сара всё равно недоумевала.

* * *

В конце января, когда минул второй месяц без «нездоровья», Сара наведалась к доктору Спенсеру. Задав пару вопросов, он подтвердил ее подозрения, и за ужином Эдмунд, Сара и другая миссис Портер отметили это бутылкой шампанского.

Внезапно Сара стала видеть то, что прежде ускользало от ее внимания: младенцев в вязаных конвертах, на столешницах дожидающихся, пока их матушки обследуют магазинные полки, младенцев в плетеных колясках, оставленных перед входом в мясную лавку, малыша на руках няньки, которого хозяйка дома украдкой поцелует, прежде чем пригласит гостей к столу.

Теперь она разглядывала предлагаемые журналами особые модели одежды под названием «Мамочкин наряд». Хитро скроенные платья скрывали интересное положение дамы, а прорезь в блузке с кружевными оборками позволяла кормящей матери дать грудь младенцу, не раздеваясь.

Раньше женщины прекращали показываться на люди, когда живот становился заметен. Сарина мать до последнего носила жесткий корсет, а потом заточала себя в доме.

Но доктор Спенсер был противником корсетов, даже современных, позволявших в них сидеть. На восковом муляже с табличкой «Зло от корсета» он убедительно продемонстрировал, как у женщины, стремящейся обрести форму песочных часов, деформируются все внутренние органы и собственно плод.

Сара ужаснулась. Так вот что стало причиной маминой смерти?

– Нет, ее сгубило предлежание плаценты, – сказал врач. – Наконец-то медицина разобралась в этой аномалии, и я не допущу, чтоб подобное случилось с вами.

* * *

Больше недели свекровь ежедневно изводила Сару вопросом:

– Какой у тебя срок?

– Три месяца, – всякий раз отвечала Сара, после чего следовало неизменное продолжение:

– Три? О господи! Вот тогда-то я потеряла дитя, которое носила до Эдмунда. Пожалуйста, будь осторожна, дорогая. Ты даже не представляешь, сколько женщин не могут выносить ребенка, и выкидыш у них случается именно на этом сроке.

Перепуганная Сара бросилась к доктору Спенсеру, но тот сказал:

– Чепуха!

Однако Сара облегченно выдохнула, когда февраль закончился, то есть пошел четвертый месяц. (Но пошел ли? Вдруг она ошиблась в подсчетах? Надо было вести дневник, как делала Лил. Увы, подруга поделилась опытом, когда поезд уже ушел.)

* * *

Если родится мальчик, она хотела назвать его Эдмундом, невзирая на протесты мужа, мол, три Эдмунда Портера – это уже перебор. Если будет девочка, она назовет ее Мэй, в честь своей мамы, или Агатой, в честь трагической героини нового романа. Но Эдмунд возражал против Агаты, в сокращенном варианте превращавшейся в Агги. Тогда решили подыскать красивое имя, у которого нет уменьшительной формы.

У Сары возобновились мигрени, от которых она мучилась в юности, отекали ноги и руки, и посему доктор Спенсер рекомендовал ей вернуться в Холлингвуд. В доме, где две миссис Портер, сказал он, неизбежны стрессы и волнения, совсем нежелательные в ее положении.

Лишь кровать Желтой комнаты была достаточно большой для роженицы, однако Сара не захотела спать на ложе, ставшем смертным одром ее матери. Она опять заняла Розовую комнату, их с Рейчел бывшую детскую, окна которой выходили на запад, предлагая вид на озеро, а подъемные фрамуги обеспечивали доступ свежего воздуха.

Эдмунд остался с матерью на Вайн-стрит. Вдовствующая Альма Бригг-Портер не могла обойтись без сына, поскольку, как она говорила, одна везла на себе весь дом. Подобные заявления обескураживали ее многочисленных слуг, но она имела в виду, что все работники – кухарка, прачка, экономка, разнорабочий, садовник – приходящие и в доме не живут.