— Я не дёргалась.

— Ты нервно трясла ногой. Расслабься и постарайся тоже вздремнуть.

— Мне нужен плед. Я не умею спать, не укрывшись хоть чем-то. И фасоль нужно убрать в холодильник. Не в морозильник, а в холодильник.

— Как, блять, с вами, бабами, сложно, — устало вздохнул Костров и встал, аккуратно уложив мои ноги на то место, где сидел. — Где твой плед?

— Подо мной, — бросила я с вызовом, за что получила суровый взгляд полицейского, просканировавшего меня всю до последней косточки.

Костров молча, но с нескрываемым недовольством, склонился надо мной и запустил руки под мою попу. В момент, когда наши носы почти столкнулись, в моей голове произошло странное — возникла картинка того, как мы целуемся.

Тело бросило в жар. Я не умею так мечтать, да и не стала бы мечтать о поцелуе с ним. Воспоминание? Быть такого не может! Просто потому, что я не стала бы отвечать на его поцелуй. Ни за что!

— Чего застыла?

— Ничего, — ответила я машинально и приняла с благодарностью плед, которым меня укрыл Костров.

Михаил Захарович взял пакетик со стручковой фасолью и, судя по звукам, положил его на полку в холодильнике. Выключил в гостиной зоне свет, вернулся на диван, вновь положил мои ноги себе на колени и снял с себя пуловер, оставшись в футболке. Будто меня здесь не существовало, устроился на диване поудобнее, сложив свои ноги на журнальный столик, а мои — себе на живот, и снова обхватил больную щиколотку пальцами. Шумно вздохнув, прикрыл глаза.

А я всё это время не могла выкинуть из головы картинку нашего поцелуя, которого не точно не было и быть не должно. Но отчего-то я помнила, что его щетина приятно покалывала мои губы. И язык. Почему язык? Бред какой-то…

— Говори, — коротко произнес Костров и повернул ко мне лицо.

— Что говорить?

— Что хочешь сказать. Чувствую же, что свербит у тебя.

— Я… мы… О, Господи!

На лбу аж испарина выступила. Как об этом можно спросить?

— Му-хрю… А если по делу?

— Мы с вами целовались, Михаил Захарович? — выдала я на одном дыхании и была готова завернуться в плед, как в кокон гусеница, когда на лице мужчины отразилась вспышка веселья, а широкая его бровь поползла вверх.

— Не целовались, — произнес он прямо, отчего я облегченно выдохнула. — Ты не умеешь.

— Что?! С чего вы взяли? Между прочим, я отлично целуюсь.

— Докажи.

— Ничего я не буду вам доказывать, — отвернулась я обижено и буркнула себе под нос. — Детский сад.

— ЧТД, — выронил Костров тоном победителя и снова отвернулся для сна.

— Я умею целоваться.

Хотелось пнуть его, если он и сейчас не поверит мне на слово.

— Не умеешь.

— Умею.

— Нет, Маруся.

— Да, Михаил Захарович. И прекратите называть меня Марусей. Это имя не для вас.

— Конечно. Оно ведь для тебя, Маруся.

Не выдержала и слегка пнула его в живот той ногой, что не была намерено покалечена.

— Неубедительно, Маруся, — словно дразнил меня Костров. — И кстати, насчет поцелуя, — повернулся он ко мне снова и заглянул в глаза, словно ожидая в них что-то увидеть. — Мы не целовались, но подбородок ты мне в тот вечер облизала так, как никто до тебя.

— Вы врёте, — выронила я тут же, а сама в этот момент очень четко уловила картинку того, как вешаюсь на Кострова, цепляюсь за его шею и прохожусь языком по щетине. Какой позор! — Простите, пожалуйста. Я была пьяна.

— Ну, раз мы всё выяснили, то дай мне теперь вздремнуть пару часов. Можешь телек посмотреть, он мне не помешает.

Ему-то, конечно, ничего не помешает. А как мне теперь жить с информацией о том, что я вешалась на родителя своего ученика, как последняя… неквалифитутка?

Глава 21. Михаил

Сон без картинок, как всегда, оборвался резко, выкинув меня в реальность, в которой я, какого-то хрена, спал головой на Марусином животе.

Её ноги всё ещё лежали на моих ногах и были прикрыты пледом. А вот моя рука, на которой я лежал, похоже, во сне пытаясь устроиться компактнее на это диване для гномов, была отдавлена моим телом и вела себя так, будто требовала ампутации.

Точно зная, что я проснулся на несколько минут раньше будильника, рванул руку к карману джинсов и вынул из него телефон, вырубив будильник, который должен был сработать только через полчаса.

Протерев глаза, глянул на Марусю, которая после несколько часового пыхтения, всё-таки, вырубилась.

Сдержав улыбку, снял сползшие на ее губы очки и почти аккуратно положил их на журнальный столик, что стоял неподалеку. Почти — потому что Маруся, почувствовав рядом с собой движение, тоже начала двигаться. Стоило мне податься вперед к столику, как она предпочла повернуться в обратную от него сторону, закинуть одну ногу мне на плечо, а второй пнуть мои ноги, чтобы вытянуться на своем гномовском диване во весь рост.

— Разбудить тебя, что ли, чтобы поседела от самой себя? — хохотнул я, пытаясь незаметно скинуть ее ногу со своего плеча. Но во сне Маруся оказалась куда более сильнее, чем в бдящем за мной состоянии.

Можно, конечно, попробовать пойти через низ, но тогда и рискую быть застуканным в самое неожиданное время в самом неожиданном месте Марусиного тела. А это грозит приступом очередного неконтролируемого пиздеца в виде Марусиного возмущения по поводу того, что я своим не чищенным ртом не туда ей дыхнул.

— Михаил Захарович, у вас такой мягкий рот… ном-ням, — вдруг выдала Маруся во сне, причмокнув губами.

— Зато характер какой, — подмигнул я ей, будто она могла меня видеть.

Приятно, однако, что я ей снюсь. Но будучи в сознании она хрен когда в этом признается.

Предпринял еще одну ненавязчивую попытку встать. В этот раз у меня получилось скинуть с себя Марусины ноги, а затем Маруся скинулась с дивана сама, когда очнулась и внезапно поняла, что всю ночь проспала со мной на жалком подобии полноценного дивана.

— Михаил Захарович! — выпучились на меня с пола серые глазища, в которых не было ни капли сна. Только страх и ужас кричали на меня из глубин её ярких колодцев. — Мы… Вы… Какой кошмар! — накрыла она рот ладонями и затрясла головой. — Какой кошмар! Как вы могли? Нам ведь нельзя!

— Что нам нельзя? Бюджетникам спать не положено?

— Но не друг с другом! В смысле… Какой кошмар!

— У тебя пластинку заело? Расскажи-ка мне лучше, что за сон тебе со мной в главной роли снился? Мягкий рот, говоришь? — дразнил я ее намерено,