О дороге нашей совсем нечего рассказывать. Дни стояли сияющие, только один раз побрызгал быстрый дождик — это оказалось даже приятно. А потом в небе поднялась радуга — как раз такая, какой я давно не видел, дугой через весь лес, двойная, и видно оба ее конца! Мы ехали по дороге среди мокрых сверкающих деревьев, прямо под радужную арку. И я, вспомнив примету, зажмурился и загадал желание — спасти Роланда. Даже Бог с ними, с землями… И Бог с ней, с честью… Только пускай колдун будет побежден, и Роланд спасется.

Рядом ехал Рей, и я заметил, что он тоже держит пальцы скрещенными и шевелит губами. Даже не спрашивая, я знал, что он загадал. Вернуться домой. И чтобы вместе с Марией. Подходила Пятидесятница, назначенный день их свадьбы, и я повернулся посмотреть на Марию — она тоже загадывала желание, даже глаза зажмурила, и крутила женихово колечко на пальце. Я понял, о чем она просит — выйти замуж за моего брата. Мне стало очень хорошо и одновременно очень страшно. Робин ехал впереди, я не видел его лица. А если бы и видел — не угадал бы его желания. А может, он и вовсе не верил в глупую примету.

Вот, наверное, единственно важное, что случилось с нами по дороге. Произошло это на третий день пути, а на четвертый — поутру — измельчавший лес уступил место пологим холмам и светлой равнине, и перед нами явился Город. Наш Город!

Всякий раз, когда я его видел, выезжая из леса — а это случалось четыре года подряд, после вакаций — меня охватывала такая радость, что я готов был, как счастливый паломник при виде Святого Града, вопить «Радость моя!» и гордиться званием «короля пилигримов». Вот он, радость моя… Такой же белый, с высоким шпилями — дворец, собор и ратуша, и над башенками ворот — королевские стяги. Увидеть его после того, как успел похоронить сам себя — я не удивился, что плачу, и на этот раз себя простил. Мы протрубили королевский сигнал у ворот — трубил Рей — и въехали с почетом.

Въезжали мы не через наши, западные Школярские ворота, а через восточные, Торговые. Но и здесь у меня жило полно воспоминаний — на это самое место, в перелесок, мы некогда явились большой компанией вызволять от цыган девушку Уну. Тут я впервые вспомнил об Уне, и сердце у меня стало неспокойное. Интересно, где она сейчас? Ведь Роланд отвез ее к себе, в Замок Орла. А там поблизости этот колдун, которому не нравится, когда Роланд любит кого-нибудь, кроме него… Не мог ли он чем-нибудь навредить Уне?

Ничего, утешил я себя, у Этельреда есть заботы и поважнее. Например, управлять своим новым феодом Пламенеющего Сердца. С чего бы ему преследовать бедную девушку? Скорее всего, он ее просто не заметил, и она сейчас живет себе тихонько в северном замке, волнуется о Роланде. Хотелось бы все же знать — женился на ней мой друг или нет? Он ведь собирался… Вдруг ему стало все безразлично с тех пор, как его заколдовали? А я, как-никак, за Уну малость отвечаю. Это ведь я ее нашел, она мне стала почти что как сестра.

Впрочем, судьба Уны, признаться, была наименьшей из моих забот. Я и думать про нее забыл, прости меня, прости, едва мы оказались за воротами.

Я ехал молча — слишком хотелось спрыгнуть с коня и расцеловать каждый камень. Залитые солнцем каменные стены, снаружи — ящики с цветами, блестящие стекла окон, распахнутые ставни. Узкие наши улочки, все в фонарях и ярких вывесках, где пару лет назад бродила компания счастливых дураков! И стыдно притом сделалось, и страшно, и так хорошо… Рей вряд ли чувствовал то же самое — для него Город куда меньше значил — и то лицо у него сияло, а губы были закушены. А вот Робин казался мрачным. По его непроницаемому виду я не мог распознать, видел он до этого наш Город или нет.

Я знал здешние улицы лучше всех, и кратчайшим путем вел наш отряд к центру, к реке, к Старому Мосту. Мостов, ведущих на остров, у нас два — Старый, он же Королевский, и Новый, он же Рыцарский. Старый — он на каменной основе, выгнутый; а Новый — подъемный, на цепях. Я всегда больше любил Старый. Там, правда, всегда толпа — чем-то попутно торгуют, и повозки теснятся, и у перил захожие жонглеры пляшут… Я смотрел на это все и почти ничего не видел из-за слез. Пару раз примерещились знакомые лица — флейтистка Полли, сын кабатчика из Красного Льва… Но меня никто не узнал не окликнул. И не удивительно. Я бы сам себя, раздолбая Эрика, тоже не узнал.

Во дворе замка уже вовсю шел турнир, и потому на мосту толпились одни простолюдины. Рыцари все сейчас сражались, и во мне проснулась старая жажда — узнать, кто победит, посмотреть турнир, даже поучаствовать — хоть недолго… А ведь старина сэр Райнер, наверное, все еще чемпион! Старый добрый Райнер. Как я мог его не любить? Вот он сейчас удивится! Он ведь ездил меня искать, узнавать, жив ли я, даже заказывал заупокойную службу. Вместе с Алисой… Алисой! Вот бы она тоже оказалась тут! Пускай даже в цветах сэра Райнера, хоть его невестой — но как здорово было бы ее увидеть. Гаспар сказал — «дама очень плакала». Наверное, сейчас будет очень радоваться! И сэр Руперт тоже… И все наши — похабник Герард, Иордан — интересно, он не похудел? — и Гаррис, совесть компании! Меня просто переполняла любовь ко всем, всем, и не только к людям — к Старому Мосту, к турниру, к железным фонарям по сторонам арки входа. От любви мне стало жарко и очень легко. Это, наверное, и называется — «сгораю в любви».

Рей положил мне руку на плечо.

— Слушай, братик, я, конечно, понимаю… Но, может, ты перестанешь так уж плакать? Люди оглядываются — думают, у тебя горе… Все-таки Пятидесятница, праздник же.

Я провел рукой по лицу — оно оказалось все мокрое. Первый раз в жизни я рыдал не от несчастной любви, а от счастливой. Но ради брата я сделал усилие и плакать перестал. Мы назвали привратникам свои имена — мы с Реем и Марией, а Робин по-прежнему молчал, как простой сопровождающий — и они с поклоном развели скрещенные копья. Так мы въехали в просторный замковый двор и спешились, оставив коней у коновязи.

Там было очень красиво, на королевском дворе ристалищ. Кругом гирлянды цветов, пестрые навесы для дам и прочих зрителей, и высокая серебряно-золотая трибуна для судей. Конечно же, там сидели король и королева, и рядом с госпожой Агнессой — наш герцог Эриберт. Их золотые волосы ярко блестели, даже ярче, чем золотая парча их полога. Поблизости, как водится, пестрели цвета остальных герцогств. Но турнир казался еще красивее трибун! Мелькали цветные флажки и щиты, летали обломки копий, то и дело гудел рожок маршала — кого-нибудь из выбитых из седла рыцарей уводили с ристалища. На этот раз цвета двух турнирных партий были — у одной белый, у другой — алый. Как ни смешно, основные цвета наших с Роландом гербов. Белые побеждали — и неудивительно: среди них мелькала высокая фигура сэра Райнера. Щит он не носил — должно быть, порубили, а новый он пока не взял, и турнирный значок — белый, как у всех, но я узнал его по роскошному доспеху и по коню. Такой красивый, белоснежный с черной гривой, был еще только у короля.

Не стоит долго описывать турнир. И так понятно, какая партия выиграла. И кого из рыцарей суд признал победителем — он выбил больше всего противников и всех послал пленниками куда-то на дальнюю трибуну. Удивление ждало меня потом — когда сэра Райнера стали награждать. Король встал и объявил, улыбаясь, что награду вручит дама, сегодня получившая более всего пленников и милостиво даровавшая им всем свободу без выкупа ради святого дня. Все вопили и били в ладоши, как будто им обещали показать слона. Многие бросали в воздух шляпы, кто-то махал бутылкой вина так, что брызги летели в толпу. Маленькая фигурка в платье как огонек просеменила к королевскому навесу и приняла из рук сира Арнольда венок и кубок блестящих монет — и я сразу узнал ее, хоть и издалека, но просто по походке… И по медно горящей голове. Алиса! Я едва не закричал, пытаясь к ней пробраться через толпу (на трибуны мы не попали, потому что поздно пришли). Я обернулся на своих друзей — Мария изумленно раскрыла глаза, как будто себе не веря. И была у нее в лице некая горечь, которую я понял без труда. Ее сестра блистала на турнире с лучшим кавалером в нашем королевстве, а она, храбрая и верная Мария, стояла в толпе в совершенно не праздничном платье, с волосами, заплетенными в лохматую косу, рядом с неимущим рыцарем, за которого могла бы сегодня выйти замуж… Я собирался сказать ей что-нибудь ободряющее, но не успел. Потому что разом запели рожки маршалов турнира, и все умолкли — пьяные и трезвые, довольные и злющие. Потому что сэр Райнер в центре ристалища поднял руку, показывая, что намерен говорить.