– Так ты, значит, сантехник? – спросила она, протягивая ему полотенце.

– Я – хозяин, – сказал Аспирин. – Строю дома и все такое. Ты что вечером делаешь?

Подошел к ней, обнял рукой за пояс, привлек, коснулся губами уха, другой рукой сжал ягодицы – по-хозяйски.

– Старика нянчу, – прохрипела Аглая, закрывая глаза. – Не надо…

– Я приду вечером, – сказал он, отстраняясь. – Классная жопа, Аглая.

Подмигнул без улыбки и вышел, вскинув на плечо брезентовую сумку с инструментами.

Аглае казалось, что у нее поднялась температура – градусов до сорока. Или, может, даже до ста. Она подошла к зеркалу, посмотрела на руки – пальцы дрожали – и прошептала:

– Классная, конечно.

Когда она вернулась в комнату, Андрей Иванович ругал Аспирина за то, что тот нанимает на свои стройки чужаков-таджиков, когда в городе полным-полно хороших русских мужиков-умельцев, наших, мающихся без работы.

– Нехорошо, Саша: черные у тебя – куда ни плюнь, – завершил Замятин. – Не стыдно?

– Не стыдно, – сказал Аспирин, не повышая голоса. – Нанимал наших – они полдня по стройке ходили, не работали, все думали-искали, за что я им недоплатил, а потом полдня из меня кровь пили. А таджики – таджики работают. Вот и все.

– Зато и платишь ты таджикам вдвое меньше, чем русским, – сказал Евсей Львович.

– Они не жалуются. А будут жаловаться – на их места вон сколько желающих.

– Капитализм, – со вздохом сказал Андрей Иванович. – Нельзя так, Саша.

– Не капитализм, а новый ГУЛАГ, – возразил Евсеев-Горский. – И Саша в этом ГУЛАГе – новый Сталин. Господин Аспирин.

– Насрать, – сказал Аспирин, все так же не повышая голоса. – Насрать мне и на ГУЛАГ, и на Сталина, и вообще на все это ваше прошлое.

– Будущего, Саша, не бывает без прошлого, – наставительно сказал Евсей Львович. – Пока мы не разберемся в своем прошлом…

– Разбирайтесь, – сказал Аспирин. – Без меня. Мне сегодня надо людям заплатить, чтобы им завтра было что жрать, вот и все. Я им вашего Сталина на хлеб не намажу. – Посмотрел на часы, встал. – Пора мне, извините.

Перевел взгляд на Аглаю, снова подмигнул и вышел.

Старики переглянулись.

– Понятно, – сказал Андрей Иванович. – С таким прошлым…

– Конечно, – согласился Евсей Львович. – С таким прошлым не до прошлого…

– У кого прошлое? – спросила Аглая. – У Спирина, что ли?

– Он не Спирин, – сказал Евсей Львович. – Он Самохин…

Сделал паузу, с многозначительным видом уставившись на Аглаю.

– Ну Самохин, – сказала она. – И что Самохин?

– Что-что… – Евсей Львович вздохнул. – Самохин был маньяком, про него все газеты тогда писали: первый маньяк-убийца в демократической России. Убил двадцать с чем-то женщин…

– Двадцать три, – сказал Андрей Иванович.

– Двадцать три. – Евсеев-Горский закашлялся. – Смертную казнь тогда уже отменили, ему дали пожизненное, а жене и сыну поменяли фамилию и помогли устроиться здесь, у нас. Спирина – девичья фамилия Сашиной матери…

– И что? – снова спросила Аглая.

– Я тогда разговаривал с одним доктором, – сказал Замятин, – и он сказал, что генетика – она и есть генетика. Сын маньяка становится маньяком. Или наследует цвет отцовских глаз.

– А он маньяк? Аспирин – он маньяк?

– Он не маньяк, – строго сказал Евсеев-Горский. – Он эксплуататор и антисемит. Лет через двадцать такие будут править фашистской Россией. Ненавидит черных и вообще все меньшинства…

– Меньшинства! – Замятин с остервенением раздавил окурок в пепельнице. – Главное меньшинство в России – русские!

– Демагог! – закричал Евсей Львович. – Сталинист!

– Правда глаза колет, ельциноид? – закричал Андрей Иванович.

Аглая выпила рюмку и ушла к себе.

В детдоме Аглая ничем не выделялась среди ровесниц. Была она довольно послушной, училась и дралась средне, обожала индийское кино, вино и табак попробовала лет в двенадцать, в тринадцать лишилась девственности за компанию, однако постоянным дружком не обзавелась. Но когда ей было пятнадцать, из-за нее подрались директор детдома и завхоз. Все удивлялись, не понимая, что такого особенного нашли взрослые мужчины в губастенькой невзрачной девушке, не понимала этого и сама Аглая, которой пришлось давать показания в суде по делу о педофилии в детдоме, и только фельдшерица Мальва Сергеевна знала ответ на этот вопрос: «Женщину они в ней нашли, настоящую женщину».

Невзирая на разницу в возрасте, Мальва и Аглая были лучшими подругами. Мальва восемь раз ходила замуж, но так и не встретила своего настоящего хозяина. Не всякий мужчина – хозяин, говорила она, выпив спиртика с водой, и дело тут не в любви или ненависти, просто не всякому дано тянуть всю жизнь такую ношу, как любимая женщина, и не всякой женщине дано быть рабой, преданной своему хозяину по любви; в руках заурядного мужчины женщина всего-навсего кошелка, в руках же настоящего хозяина она – арфа, которая отдается мужчине без раздумий, позволяя ему извлечь из нее прекрасную музыку. Совершенно запутавшаяся Аглая с замиранием сердца слушала подругу, пока та не падала лицом в тарелку с винегретом, пробормотав напоследок: «Только в жопу сразу не давай – они после этого борзеют».

На выпускной вечер Аглая надела туфли на высоком каблуке, обтягивающую зеленую блузку с золотым отливом и юбку до «линии любви». Когда она вышла покурить, у крыльца остановился красный автомобиль с открытым верхом. Молодой мужчина, сидевший за рулем, поманил Аглаю пальцем, похлопал по сиденью рядом с собой, она села, он щелкнул зажигалкой, она прикурила, и они умчались в Москву. Через месяц она вышла замуж за Артема Евсеева-Горского, через два месяца со слесарным молотком погналась за двумя его любовницами-кокаинистками, но не догнала, через два с половиной месяца стала вдовой – Артема застрелили в притоне, где он ползал на четвереньках по полу в черной кожаной маске без глаз, – и через неделю после похорон переехала к Евсею Львовичу, потому что родственники Артема присвоили все его деньги, оставив вдову без копейки.

Со временем Евсею Львовичу удалось уладить дело: родственники перевели на его счет крупную сумму для Аглаи и отдали красный автомобиль с открытым верхом. Старик ничего не сказал невестке о деньгах, а машину поставил в сарай.

Почти каждый день Аглая протирала кабриолет, гладила и разговаривала с ним.

Она не жаловалась на жизнь. Мыла полы, стирала и гладила белье, готовила обед, ходила в аптеку, смотрела телевизор, ложилась спать на диване в спальне старика и без раздражения принимала его слюнявые ласки: мужской палец – еще не мужчина.

У нее не было ни денег, ни профессии, ничего, кроме этого дома и этого старика. Зато у нее было будущее – в этом Аглая была уверена. Она твердо знала, что однажды в ее жизни появится хозяин, для которого она станет арфой, хотя ничего и не делала для того, чтобы приблизить этот день: в городке у нее не было друзей, а из знакомых – только сосед Андрей Иванович Замятин. Не было до сегодняшнего дня, до той минуты, когда Аспирин коснулся губами ее уха и сжал рукой ее ягодицы – нестыдно, по-хозяйски, и все ее струны завибрировали.