Дождавшись, когда гость уйдет, а Евсей Львович приляжет вздремнуть, Аглая приняла душ, переоделась, налила в миску щей с мясом для овчарки Берты, взяла бутылку водки и отправилась в сарай, к красному автомобилю. Устроилась поудобнее на переднем сиденье, откуда была видна калитка, глотнула из горлышка, закурила и стала ждать.

Ждать пришлось долго. Через час она заснула с бутылкой в обнимку.

Разбудил ее Аспирин: сел за руль, нажал клаксон – Аглая вскинулась.

– Классная тачка, – сказал он.

– У меня все классное, – сказала она, протягивая ему бутылку.

– Пойдем куда-нибудь?

– Пойдем.

Он допил водку, помог Аглае выбраться из машины, обнял, взял зубами за ухо, она засопела, выгнулась, прижимаясь к нему и поднимаясь на цыпочки, закрыла глаза, открыла глаза, почувствовав, как он весь напрягся, и увидела Евсея Львовича с Бертой.

– Сучка, – с горечью сказал Евсей Львович, глядя на Аглаю. – Ну не сучка, а?

– Язык-то попридержи, – сказал Аспирин.

– А то что? – вскинулся старик. – Убьешь и ухо отрежешь? Яблоко от яблони недалеко падает!

Аспирин шагнул к нему – овчарка зарычала, показав клыки.

– Что – страшно? – засмеялся Евсей Львович. – Страшно, сучонок?

– Я тебе не сучонок, – сказал Аспирин, – старый дурак.

– Ах ты сволочь! – завопил старик. – А ну фас, Берта! Фас!

Овчарка прыгнула – Аспирин махнул рукой – и упала набок, суча лапами.

– Ты что с животным сделал, скотина? – завизжал Евсей Львович, бросаясь на Аспирина.

Мужчина коротко ткнул его кулаком в лицо. Старик упал.

– Пойдем отсюда, – сказал Аспирин.

– Тогда мне надо вещи взять, – сказала Аглая.

– Брось, я тебе новые куплю.

– Разбросался…

Они поднялись наверх, Аглая включила свет, Аспирин выключил, взял ее за ухо, они упали на кровать, задрыгали ногами, сбрасывая туфли.

Через полчаса, выкурив по сигарете, они собрали вещи в сумку и спустились во двор.

– Чем ты ее? – спросила Аглая, кивая на собаку.

– Пойдем.

– А старик?

– Очухается.

– Ты про отца не думаешь?

– На хер он сдался. Нам налево.

Калитку они оставили открытой.

Андрей Иванович Замятин нашел Евсеева-Горского за сараем. Хозяин сидел, широко раскинув ноги, и по разбитому лицу его текли слезы.

– Эх, – сказал Андрей Иванович, с кряхтеньем опускаясь на корточки, – да тебе в больницу надо. Давай-ка помогу…

Евсей Львович с трудом поднялся на ноги, оперся на плечо соседа, и они двинулись к калитке.

– Как это ты так, а? – спросил Андрей Иванович, тяжело дыша.

– Берта померла, – сказал Евсей Львович.

– Ну померла и померла. Она ж собака.

Они добрались до замятинской «волги», Андрей Иванович помог Евсею Львовичу забраться на переднее сиденье.

– Ты только машину мне тут не вздумай засрать своей кровью, – сказал Замятин, садясь за руль. – Эх ты, мудила ты лагерный…

– Демагог, – сказал Евсей Львович. – Какой же ты демагог, Андрей…

«Волга» завелась с четвертого раза.

– Как же тебя угораздило, а? – Андрей Иванович газанул. – Ну, с ветерком!

– Угораздило, – проворчал Евсей Львович. – Ты на дорогу смотри, болтун старый…

Аглая и Аспирин подали заявление в ЗАГС и поселились в новом двухэтажном доме, просторном, полупустом и пахнущем краской. Аспирин целыми днями мотался по объектам, встречался с заказчиками, улаживал дела, а Аглая готовила еду для строителей. Помогала ей узбечка Матлуба, которую жители городка звали Мать Люба или просто Люба. В полдень и вечером Аглая и Люба – Люба была за рулем – развозили еду в термосах по стройкам.

Люба гордилась мужем: Карим был доверенным человеком хозяина и мастером на все руки – и сварщиком, и каменщиком, и электриком, и вообще кем угодно, если платили. Он был родом из Ташкента и с удовольствием командовал деревенскими узбеками и таджиками, которые работали на объектах Аспирина. Карим презрительно называл их черножопыми. Люба мечтала о детях, но побаивалась их заводить: «Карим пить начал, беда. Он когда водки выпьет, совсем дурной становится, нельзя ему пить».

За два дня до свадьбы случилась беда. Кто-то из черных убил Жульку – изнасиловал, задушил и бросил голой в кустах у реки. Жулькину одежду не нашли.

Жульке было пятнадцать, она была дочерью спившегося Димона Жулина и его шалавой жены-пьяницы Нинки, и весь городок знал Жульку как пьянчужку и шлюху.

Старуха Нехаева и ее сын видели мужчину, который вылез из кустов и скрылся, но опознать его не смогли: «Эти черные все на одно лицо, да и темнело уже».

Убийство взбудоражило городок. Мужики пообещали перебить «всю черноту».

Аспирин спрятал своих рабочих в подвале и зарядил ружье.

Люба забилась в кладовку рядом с кухней и плакала не переставая.

– Что делать будем? – спросила Аглая.

– Сделай им бутербродов с сыром, что ли, – сказал Аспирин. – Разберемся как-нибудь. Денег за июль я им пока не платил, в случае чего – сэкономим на этих, других наймем.

Аглая отнесла в подвал бутерброды и чай.

Когда она вернулась, Аспирин в кухне пил водку с полицейскими – Толиком и Серегой.

– Значит, Карим, – сказал Толик. – Решай, Саня.

– А чего решать? – Аспирин смотрел в пол, хмурился. – Решать тут нечего. Карим мне нужен, пацаны. Во как нужен.

– Тем более, – сказал Серега.

– А точно он? – спросил Аспирин.

– В его машине нашли. – Толик достал из кармана полиэтиленовый пакет. – Трусы, лифчик… трусы грязные… это улики…

– Ладно, – задумчиво проговорил Аспирин. – Пойду поговорю с ними.

Аглая нарезала колбасы, полицейские выпили и закусили.

Через полчаса вернулся Аспирин. За ним брел таджик. Аглая попыталась вспомнить его имя: кажется, Файзулла…

– Давай сюда. – Аспирин взял со стола пакет с уликами. – Договорились там, этот пойдет. Оформили тряпки?

– Еще нет, – сказал Толик.

Аспирин разорвал пакет, протянул Файзулле одежду, тот взял трусики, положил в карман.

– Нет, – сказала Аглая, – не трусы – лифчик. На лифчике следов нет.

Аспирин забрал у таджика трусики. Файзулла свернул лифчик, сунул в карман.

– А не расколется? – спросил Серега, с сомнением глядя на таджика. – Дохлый какой-то…

– Жены нет, детей нет, – сказал Аспирин. – Проголосовали они все за него. Демократия. Он тоже голосовал.