Утонуть в болоте реальной жизни обязательно нужно – желательно не насовсем и не навсегда. Одна, по крайней мере, рука должна торчать снаружи и записывать все, что ты чувствуешь. Мало того, что я оказался в глухом Купчино, я еще попал туда в самые тяжкие годы, и то, что я не потерял там все свое и даже выволок оттуда какие-то трофеи, решило дело. Раньше я писал легко, в основном демонстрируя, как я могу, теперь мне предстояло продемонстрировать, что я могу.

Появившиеся на пустырях унылые магазины-стекляшки выстроены были вроде как зря, наполнять их все равно оказалось нечем. Вдруг иссяк даже убогий советский достаток. Помню, как я вхожу в этот огромный стеклянный куб, и только в одном отделе что-то есть. Тусклые, с ржавыми потеками бутылки уксуса. Уксус на завтрак, уксус на обед, уксус на ужин?

Продукты стали раздаваться убогими "наборами" по учреждениям, и в этот день все учреждение волновалось и не работало. Все перезванивались, пытались выяснить: "А вы не знаете, гречка там есть?" Господи, через какие унижения мы прошли. Раздавали в длинной очереди талоны на основные продукты – масло, сахар, потом появлялась

"карточка потребителя" с обязательной фотографией! И все это для того, чтоб получить самое примитивное, остро необходимое! Последним утешением была пьянка. Но и ее высокомерно отняли у людей. Помню, какие очереди извивались по пустырям к запотевшему окошечку пивного ларька! Зимой из пролитого пива у окошечка нарастали желтые клыки-сталактиты, просунуть между ними кружку было непросто, но все равно каждый получал кружку пенистого напитка (иногда даже с подогревом) и минуту общения с пивной богиней в окошечке, иногда злобной, иногда радушной, – в общем, каждый мог ощутить себя полноценным членом общества. Но тут эти сказочные будки позакрывали, а торговлю крепкими напитками сумели организовать так, что, только простояв огромную очередь, можно было что-то купить. Сколько ужасов подарила нам родная власть, неизменно желая нам только добра!

Алкогольный кризис, если я не ошибаюсь, подарила нам перестройка с ее надеждами на светлое будущее. И с такими вот реалиями. Еще более унизительной была процедура сдачи бутылок. В то время здоровье еще позволяло иметь дело со стеклотарой, сперва полной, потом пустой.

Очередь на сдачу бутылок занимала несколько часов. Время от времени проносились, как вихри, дурные слухи: "Бутылки по семьсот пятьдесят не берут! Молочные не берут". Отчаяние охватывало тебя: что придумают еще, чтобы помучить? Тесный, вонючий подвал с маленьким окошечком казался раем – там было тепло, но мучения на том не кончались. Капризный приемщик, бог этих мест, мог без объяснений отодвинуть половину твоих бутылок – "не возьму" или вдруг закрыть на неопределенное время вожделенное окошечко перед тобой, буркнув

"машина пришла" или вообще ничего не объясняя, и приходилось томиться в этом каменном мешке, не ведая, есть ли надежда. Господи, какую мы прожили жизнь!

И главное, как всегда, жесткие карательные меры, учиненные государством, ударили совсем не по тем, против кого они были направлены. Пьяницы вовсе не вывелись – напротив, они почувствовали себя социально значимыми людьми. Раньше знаменитый здешний гигант, по прозвищу Боря-боец, постоянно пребывал в самом жалком виде в окрестностях магазина. Теперь они стали королями этих мест. Кому, как не им, отдающим сюда все силы и время, было контролировать алкогольные потоки, а в конечном итоге и настроение людей. Теперь какой-нибудь развязный мальчонка ходил вдоль очереди, состоявшей из обычных, "не приближенных" людей, иногда снисходя к кому-нибудь из стоявших: "Ну что? Взять тебе?" Не все соглашались на это дополнительное унижение и дополнительный расход, но многие – соглашались. Мальчонка, собрав дань, подходил к небрежно раскинувшемуся на скамейке Боре. "Ну что?" – капризно спрашивал тот.

Мальчонка докладывал. Боря выслушивал и в зависимости от вдохновения и собранной суммы шел или не шел к служебному входу за покупками.

Даже милиционеры заискивали перед ним, развалившимся на скамейке!

Иногда в очереди раздавались возмущенные голоса, исходившие в основном от представителей жидкой в этих местах интеллигентной

"прослойки общества", – но все оставалось по-прежнему и даже хуже.

Зато Боря приобрел пестрый спортивный костюм и огромный магнитофон-кассетник, чтобы услаждать себя и друзей разбитной музыкой. "Когда же наступит справедливость? Ведь как нам было объявлено – процесс пошел?" Справедливость пришла неожиданная.

Однажды я застал у магазина многолюдную драку и, подойдя ближе, с изумлением увидел, что Боря и его приближенные – в красных повязках.

Наша власть знает, на кого ставить!

Не зря пожил я в Купчино. До этого знаменитый московский журнал

"Новый мир" возвращал мне рассказы – сначала без комментариев, потом с краткими и сухими комплиментами, и только "Боря-боец" проложил мне дорогу!

Хорошему делу всегда находятся помощники – это надо успеть уловить, почувствовать и потом не упустить это чувство до конца дней. Я уловил это сразу. На одном из занятий в объединении при "Советском писателе" появились незнакомые поначалу мужчина и женщина, оказавшиеся редакторами издательства. То были Фрида Кацас и Игорь

Кузьмичев. Игорь сказал в конце заседания:

– Есть такой журнал "Литература и жизнь" – оттуда звонили, просили вас присылать сочинения.

– Так в каком же разделе нас собираются печатать? – спросил ехидный

Марамзин.

– В разделе "и"! – сказал я.

Фрида и Игорь, вместе со всеми остальными, засмеялись. И мы подружились. И, держась за этих двух "ангелов", я пролетел по всей жизни и не упал.

Редактором первой моей книги, состоящей пока что из заготовок, назначили Фриду – и она, как папа Карло Буратину, терпеливо вырезала меня из тупого полена.

Так ласково и умно никто еще с моими творениями не обращался – из журналов приходили исключительно отказы. Причем по "сопроводиловкам" было ясно, что никто мои сочинения толком и не читал. Однажды мне даже вернули рассказ с отпечатком на нем подошвы. Помню, я радостно захохотал и даже стал потирать руки. Всегда ужасы жизни, чрезмерно накапливаясь, переходят в гротеск, разряжаются сверкающей молнией и громом хохота, после чего сразу легче дышать. Эту "подошву" на своем рассказе я долго носил с собой и радостно всем показывал.

И вдруг, после всех этих ужасов, – внимательная, добрая Фрида, которая – первая! – поняла, что я хочу сказать, и помогала мне сказать это! Откуда берутся такие терпеливые, добрые, понимающие люди? Из какого "рая"?

Свой "рай" Фрида поначалу долго скрывала, держалась легко и шутливо, как будто мир состоял лишь из прекрасных людей, из сплошного удовольствия и интересной работы. Откуда же такой ангел прилетел?

Лишь очень постепенно, большей частью случайно и урывками узнавал я ее "полет". Родилась она в Гамбурге, в семье немецких коммунистов, которые после победы в Германии Гитлера переехали в Россию. Какой прием ждал их тут в тридцатые годы, легко догадаться. Вскоре Фрида осталась одна. Была в разных детских спецдомах, потом пошла работать на ткацкую фабрику. Сначала в нее кидали мотками ниток: "Во, еврейка на завод работать пришла! Шпионка, наверное!" Через пару месяцев у нее было несколько задушевных подруг и "уважение коллектива", как писали тогда. "Без отрыва" она закончила Педагогический институт. И ее "ласково" распределили в колонию несовершеннолетних преступников, где находились как будущие, так и уже состоявшиеся воры и бандиты.