Алтмана сменил другой отбивающий, Рой Макмиллан, старый шортстоп. Ага, вот, значит, как оно делается. Такой ветеран, как Макмиллан, – по сути, скаут в форме, – смотрел внимательно. Отбивающий просто не мог не смотреть на паренька, стоявшего в круге питчера, хотя весь остальной мир, похоже, чувствовал себя вправе игнорировать его.

– Он еще долго собирается играть? – лениво поинтересовался тренер после того, как Макмиллан отбил с подкруткой пятнадцать мячей, или около того.

– В смысле?

– Ладно, вам решать.

– А проба уже закончилась?

– Проба?

– Мы же для пробы пришли.

– Меня попросили из конторы, чтобы я разрешил вашему сыну немножко потренироваться. В порядке одолжения Биллу Ши, насколько я понял.

Вот как рухнула, даже не начавшись, вся карьера Хьюмана в тот день на игровом поле под летающими самолетами. В тот его солнечный день. Паренек из Саннисайд-Гарденз поупражнялся в бейсболе с командой Изумительных. Жаль, Ленни не взял с собой фотоаппарат. Этот эпизод, так и не запечатленный в фотоснимках, растаял в тумане легенды. Если кто-нибудь расспрашивал дантиста, тот охотно рассказывал об этом, а если не спрашивали, то помалкивал. Он не лакировал воспоминаний: нет, я никогда не играл с Крейнпулом, нет, и с Чу Чу Колманом тоже нет, объяснял он терпеливо, и с Артом Шамским не играл. Шамского вообще не было тогда в команде. В его голосе не слышалось разочарования: он так и не перестал болеть за Национальную лигу. Нет, дантист был настоящим болельщиком, хотя после того знаменательного дня, посещая стадион Ши, он всякий раз платил за билет.

Он платил, а вот Ленни – ни разу. “Метс” не вытащили у него из кармана ни одного десятицентовика с крылатой Свободой на аверсе. Ленни Ангруш совершенно не нуждался в этой команде выдуманных Любимых Неудачников. Он знал слишком многих настоящих, невыдуманных, которые остро нуждались в любви.

Артистическое фойе. Молодой ассистент “Эн-би-си”, который встречает Мирьям Гоган у лифта студии 6А Рокфеллеровского центра, – явный наркоман в завязке, у него даже глаза вращаются от удовольствия, когда он понимает, что его раскусили. А еще у него ван-дейковская бородка и мягкие, красные губы, совсем как у подростка. Мирьям кажется, что не только она сразу же его раскусила, но и он – ее. Хоть она и постаралась обуздать свои буйные, до лопаток, кудри, собрав их высоко над шеей и соорудив аккуратное подобие замка, и выудила из глубин платяного шкафа канареечно-желтый брючный костюм (приберегаемый специально для публичного появления на гражданских форумах, в бюрократических учреждениях и на слушаниях органов надзора по поводу поручительства), а также надела скромные нефритовые сережки и не слишком массивное серебряное ожерелье, – правда, очень сомнительно, что этот консервативный наряд способен утаить от мира ее расширенные от травы зрачки, свидетельствующие о том, что в час дня она уже изрядно обторчана. Ассистент приглашает ее в “артистическое фойе” студии, где снимается передача, и напоминает ей, что, хотя сегодня вторник, запись фрагмента для четвергового выпуска игры “Кто, что или где” уже ведется – и сейчас как раз завершится. Речь шла о телевикторине, на которую Мирьям Гоган и пригласили как участницу пятничного состязания. Они снимают – продолжает объяснять ассистент, пока они с Мирьям минуют приемную, проходят через стеклянные двери и выходят в коридор, – они снимают эпизоды по кускам: два – в понедельник, а потом еще три – во вторник: так, чтобы Арт Джеймс, ведущий этой программы, приезжал на работу только два раза в неделю, при том что для зрителей телешоу растягивают на целую неделю. Кроме того, это позволяет сэкономить на оплате гостиницы для призеров игры, которые повторно появляются на экране на следующий день после того, как уже показали их победу, то есть с запозданием на целую неделю, – а потом, в понедельник, на шоу появляются три новых участника. Так что, если они поторопятся, то Мирьям успеет увидеть на мониторе финальный раунд четверга – “Потолок кубышки”, на жаргоне телешоу, – и понаблюдать за игрой победителя, с которым ей предстоит соревноваться, когда она сама войдет в студию. Другой новый игрок, будущий противник Мирьям, тоже уже ждет в фойе, но, по словам этого паренька, он не слишком-то опасен: просто бухгалтер, ничтожество. Если кого-то ей и стоит бояться, так это сегодняшнего возможного победителя – Питера Матусевича, рекламщика-хипстера, который начал игру в понедельник, то есть вчера, и побеждал “всю неделю”. Такой болтовней занимает Мирьям глупый бородатый мальчишка в костюме, ведя ее в обитые пенопластом и застеленные коврами помещения спрятанной в глубине студии. Очевидно, его задача – добиться, чтобы участники игры почувствовали себя уютно, настроились на одну легкую волну с его наркоманским трепом, тоже ощутили бы бездумную зачарованность всем окружающим. Вот здесь – уборные. Мирьям, наверное, чертовски много знает о текущих событиях, раз ее отобрали для участия в передаче? Жаль, из этого окна не видно Крайслер-билдинга. Не желает ли она кофе? Принятая здесь чудная подтасовка дней (понедельник заключает в себе еще и вторник, а вторник – все остальные дни недели), пожалуй, гармонирует со сбивчивой болтовней ассистента.

А если отвлечься от частностей, то сам факт, что здесь ее поджидал этот милый юноша, гармонично вписывается в общую картину Нью-Йорка, каким он стал для Мирьям в новом десятилетии. Как будто она сама вызвала его к жизни: просто курнула травы – и он возник из дыма. Когда-то именно так все и происходило: в поисках таких сущностей, таких встреч достаточно было лишь переместиться из скучных серых окрестностей, тянувшихся во все стороны, и устремиться в один маленький зачарованный пятачок из нескольких городских улиц. Макдугал-стрит, Мотт-стрит, Бликер-стрит, кирпичный погребок на Барроу-стрит, где лежали и пылились инструменты джазового трио. Крошечное хипстерское братство обрастало в те дни новыми членами с ощутимой скоростью. Любой новичок, появлявшийся на этом маленьком городском пятачке, отпускал себе бачки – по всем признакам пять минут назад, – ища одобрения у немногочисленного костяка “главарей” – каждого из них чуть ли не лично посвятил в хиппи Аллен Гинзберг, Мезз Меззроу или Сеймур Крим. Если в те времена ты замечал на улице Тули Купферберга или Бродягу Джека Эллиотта, то ты не только здоровался с ними (а они приветливо здоровались в ответ), но и понимал, что Эллиотт – такой же нью-йоркский еврей, как и Купферберг. Это был, так сказать, известный секрет – неизвестен он был только тем мещанам, которые платили за право послушать его ковбойские шуточки.

Спустя десятилетие Гринич-Виллидж лишился этого обаяния – вернее, оно просто в одночасье перекинулось на весь остров. Еще бы – ведь хиппи заразили всю планету своим пестрым вирусом: обкуренные дети цветов кучковались и путешествовали автостопом уже повсюду. Но манхэттенская разновидность все-таки оказалась более сложной и необоримой. Ньюйоркцы – особый подвид человеческого рода, слишком поглощенный меркантильными устремлениями, чтобы отрываться от привычной жизни, – просто научились, со свойственной им жадностью к приобретениям, кайфовать, не отрубаясь. И любая старая передача – как, например, вот эта телевикторина на канале “Эн-би-си”, которая снимается в Рокфеллеровском центре, – пестрит теперь разряженными чудаковатыми типами вроде этого паренька. Такие ребята – отнюдь не бестолочи и не лодыри – выполняют задачи, которые ставит перед ними город, с проворством не меньшим, чем люди типа ушлых дельцов, которых они “вытеснили”.