– Алло? Это ’Оллис?

– Одиль?

– Ты посмотреть маки?

– Да. Красивые.

– Из «Нода» звонили. У тебя, сказали, новый шлем?

– Да, новый, спасибо.

– Это хорошо. Ты знать Сильверлейк?

– Более-менее.

– Более?..

– Я знаю Сильверлейк.

– Здесь художница Бет Баркер, у нее квартира. Приходи посмотреть квартиру, обстановку. Это аннотированная обстановка, ты в курсе?

– Как – аннотированная?

– В гиперпространстве к каждой вещи прилагаться описание Бет Баркер, рассказ про этот предмет. На один простой стакан воды – двенадцать ярлыков.

Холлис бросила взгляд на белую орхидею, что цвела на высоком кофейном столике, и вообразила ее обклеенной виртуальными карточками.

– Одиль, звучит заманчиво, но лучше в другой раз. Мне надо сделать кое-какие заметки. Переварить впечатления.

– Она расстроится, Бет Баркер.

– Скажи, пускай держит хвост пистолетом.

– Хвост?

– Загляну в другой раз. Честно. Маки просто чудесные. Это мы еще обсудим.

– А, отлично. – Собеседница повеселела. – Я передать Бет Баркер. До свидания.

– До свидания... Эй, Одиль?

– Что?

– Твое сообщение. Кажется, ты хотела потолковать о Бобби Чомбо.

– Хочу, да.

– Это потом. Пока.

Она торопливо встала и спрятала телефон в карман халата, словно это могло помешать трубке зазвонить снова.

– Холлис Генри. – Молодой человек из проката машин изучил ее права и поднял взгляд. – Я вас видел по телику?

– Нет.

– Хотите «полное покрытие»?

– Да.

Он черкнул три крестика на контракте.

– Тут подпись, два раза инициалы. В кино, что ли?

– Нет.

– Поете. В той группе. Такой носатый лысый парень на гитаре, англичанин.

– Нет.

– Только не забудьте все заполнить, когда возвращать будете. – Парень уставился на нее с дерзким, хотя и не слишком горячим любопытством. – Все-таки это вы.

– Нет, – отвечала Холлис, принимая ключи, – не я.

После чего направилась к взятому напрокат черному «пассату», положила на пассажирское кресло коробку из «Синего муравья» и села за руль.

Тито и Вьянка упаковали всю обстановку его комнаты в десять свертков разной величины, завернули каждый в два черных мусорных мешка и заклеили толстой черной изолентой. Остались только матрас, гладильная доска, длинноногий стул с Канал-стрит и старая железная вешалка. Согласно уговору, Вьянка брала себе стул и доску. Матрас, накопивший достаточно чешуек эпидермиса и волосков для анализа ДНК, кузина запечатала в два черных целлофановых пакета еще до того, как пропылесосить комнату; его ожидала прямая дорога на свалку. Достаточно было присесть на матрас, как мешки начинали тихонько шуршать; а ведь Тито предстояло провести на нем целую ночь.

Мужчина еще раз притронулся к «Нано», подвешенному на шею, и про себя порадовался тому, что его музыка с ним.

– Chainik-то мы убрали, – спохватился Тито. – Теперь и чая не попить.

– Не хочу вытирать все снова, – нахмурилась кузина.

– А Карлито называл меня и Алехандро словом «chainiki», – сказал ей мужчина. – Оно означает человека невежественного, но готового учиться. Ты знала?

– Нет. – В белой бумажной сеточке Вьянка была похожа на невероятно прелестное и очень опасное дитя. – Я думала, в них только чай заваривают.

– Так выражаются в России, это жаргон хакеров.

– Тебе никогда не казалось, что ты забываешь русский язык? – спросила она по-английски.

Прежде чем он успел ответить, кто-то тихонько постучал в дверь, как полагалось по протоколу. Вьянка легко поднялась с матраса с особой, какой-то змеиной грацией.

– Бродерман, – сообщила она, отстучав полагающийся ответ, и открыла дверь.

– Hola, Viejo[98]. – Вошедший кивнул Тито и снял с головы черную вязаную повязку, гревшую голову вместо теплых наушников.

Его волосы стояли сплошной вертикальной копной с интересным темно-рыжим оттенком – следом работы перекиси водорода. Как говорила Хуана, в этом мужчине кубинская кровь прежде слилась с африканской, а потом уже к ним подмешалась китайская. В последнее время Бродерман еще усиливал это впечатление к собственной выгоде и на пользу своим родным. С точки зрения расы, он был амбивалентен – самый настоящий хамелеон. Его испанская речь свободно скользила между кубинской, сальвадорской и «чиланго»[99]-версиями, а когда он принимался трещать на языке чернокожих американцев, Тито не мог разобрать ни слова. Бродерман был заметно выше него, отличался худощавостью и вытянутым лицом, а еще – постоянной краснотой в глазных белках.

– Llapepi, – кивнул он Вьянке, в шутку переставив буквы в испанском слове papilla (девушка-подросток).

– Hola, Бродерман. Qué se cuenta?[100]

– Все по-старому, – ответил гость, наклоняясь, чтобы поймать и стиснуть ладонь Тито. – А ты у нас герой дня.

– Не люблю ждать, – сказал Тито и встал, чтобы размять затекшие от беспокойства спину и руки.

Голая лампочка над головой, казалось, горела ярче прежнего; Вьянка и ее успела начисто вытереть.

– Зато я видел вашу Систему, братишка. – Бродерман поднял руку с белым пакетом. – Карлито прислал тебе обувь.

На черных туфлях еще сохранились фирменные сине-белые ярлычки «Адидас». Тито присел на корточки у запакованного в мешки матраса и снял старые ботинки. Потом натянул «Адидасы» поверх не очень плотных носков, оторвал ярлычки и, крепко натянув шнурки, завязал их. Поднялся на ноги, покачался, чтобы проверить, удобно ли.

– Модель GSG9, – сообщил Бродерман. – Разрабатывалась для спецподразделений германской полиции.

Тито расставил ноги на ширине плеч, убрал свой «Нано» под майку, набрал в грудь воздуха и сделал сальто назад, едва не задев носками голую лампочку на потолке. Он приземлился в трех футах от места, где только что стоял, и ухмыльнулся Вьянке, но та и не подумала улыбнуться в ответ.

– Схожу куплю еды, – сказала она. – Ты что будешь?