Она ведь приходила искать кассету, и вряд ли ее интересовал покойный муж, кадров с которым было как грязи – полный шкаф архива, с того дня, как телеканал впервые вышел в эфир. Значит, она знала.

11 января, среда

Захожу в офис. В стеклянной будке под лестницей – тот же охранник, что дежурил во время убийства. До сих пор не знаю, как его зовут.

У меня есть к нему вопросы, но подойти страшно: я всю дорогу надеялась, что дежурит кто-то другой. Теперь не отвертишься, отступать некуда. За спиной – ночь, полная вопросов и тревожных снов.

– Доброе утро! – говорю я охраннику.

– Доброе! – отвечает он, бросает на меня быстрый взгляд и, убедившись, что я – своя, снова утыкается в газету.

– А вы не подскажете?..– начинаю я.

– Что? – Он удивляется тому, что с ним заговорили, и даже настораживается.

– Мне просто любопытно. Скажите, а вы помните вечер, когда Эдика... С Эдиком...

– Помню. А что?

– А вы не знаете, Волков – гость, который был на эфире,– сразу ушел, или задержался?

– Сразу. Без десяти и спустился.

Дядечка отвечает охотно, не задаваясь вопросом, зачем мне все это надо. Впрочем, вопросы секретности не в его компетенции, главное, чтобы в офис не проникали чужие.

– А охранник с ним был?

– Был.

– Точно?

– Точно.

– А они не возвращались? Потом?

– Нет. Зачем им?

– А кто приходил ночью, уже после эфира?

И вот тут охранник серьезнеет и спрашивает:

– А вам зачем?

– Интересно...

Открывается дверь, входит незнакомая женщина.

– Вы к кому? – Охранник принимает грозный, независимый вид.

– Я к флористам,– постукивая каблуками по полу, чтобы стряхнуть налипший снег, сообщает женщина.

Я стою рядом в надежде дождаться продолжения разговора, но он оборачивается ко мне и говорит:

– Проходите, не мешайте работать.

Дима целует меня в коридоре, но я думаю о своем и через минуту уже не понимаю: был ли поцелуй, или мне только показалось; становится жаль, что Димины поцелуи входят в привычку.

Разочарование быстро оставляет меня. Входя в кабинет, я думаю о том, что узнала: Волков и охранник ушли сразу после эфира. Эдик – так бывало всегда – вышел из студии вместе с гостем, потому что за пятнадцать минут до конца часа начинался блок рекламных передач. Они могли перекинуться несколькими словами, но – если охранник ничего не перепутал – не более того. И Волков с охранником не возвращались. Зато ночью кто-то был, кто-то, о ком наш охранник не хочет говорить. А еще в офисе была Лапуля – она знала о кассете. И охранник Волкова мог разговаривать с ней во время эфира... Мог бы, если бы не Малышева. Кадры бегут в голове, складываясь в единый ряд.

Я уходила домой, начинался выпуск, и эхо заставки разносилось по опустевшему офису. Лапуля, поцеловав Виталя на прощанье, поднялась на третий этаж. Там, за поворотом, стоял охранник; мимо, махнув рукой и тут же скрывшись в туалете, прошел Цезарь, с балкона выглянула Малышева, позвала к себе, предложила сигарету. Кассета лежала у Лапули в сумке. Лапуля боялась и все время проверяла кассету: там ли? Чтобы быстро найти в большой сумке маленькую пластмассовую коробочку, Лапуля переложила ее в самый верхний, неглубокий кармашек.

– Как настроение? – прикуривая, спросила Лапуля, просто чтобы не молчать. Зажигалка плясала в трясущихся пальцах, не желая высекать огонь. Наконец тоненькая струйка дыма потекла вверх, и Лапуля прикрыла вмиг заслезившийся глаз.

– Нормально,– ответила Малышева и вздохнула.

– А что так? – Лапуля услышала в ответе слезливые нотки.

– А! – Малышева махнула рукой.– Хотела в Египет после Нового года...

– Не получается? – Лапуля, придерживая себя за локоть, отвела руку с сигаретой в сторону, подальше от роскошного ворота шубы.

– Денег не хватает.

– Займи.

– А отдавать?

– А ты на что рассчитывала?

– Думала, любовник подбросит,– и Малышева криво усмехнулась.

– А он? – Лапуля оживилась, и даже рука ее перестала трястись от страха и нервного напряжения.

– Не дал. Сказал, что сейчас денег нет. Сказал, что должен выплатить зарплаты и премии, а потом посмотрит, что останется.

– Зарплаты и премии? – Лапуля отшатнулась от Малышевой, и рыжий мех распластался по дверному стеклу. Она глянула в коридор: там стоял охранник Волкова и выжидательно смотрел на нее. Лапулю снова затрясло.

– Ага.– Малышева выпустила изо рта клуб дыма, и он поплыл, колыхаясь в зимнем холодном воздухе.

– Виталь?

– Да.– Малышева настороженно взглянула на Лапулю: ей не понравился тон.

– Вот скотина! – Лапуля стукнула рукой по стеклу, и оно яростно задрожало.

Из туалета вышел Цезарь и остановился, пораженный этим звоном.

Лапуля вышвырнула сигарету прочь, за балконные перила, и едва сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Скотина! – повторила она.

– Оль? – позвала ее Малышева.

– Да? – откликнулась та.

– Что это значит?

– Виталь – скотина! Значит, он и с тобой, и со мной?!

– Ты?! – Лапуля, считавшая, что Малышева должна разделить ее негодование, вздрогнула от ее гневного оклика.

– Ты?!

И Малышева, не в силах сдержать злость, занесла худенькую костлявую руку для пощечины.

Лапуля, перехватив острую птичью лапку своей мягкой широкой ладонью, начала выкручивать ее, пытаясь отвести от себя. Малышева почувствовала боль. Ее, и без того взбешенную, это разозлило окончательно, и она, тихонько рыкнув, набросилась на Лапулю. Та, не ожидавшая нападения, взмахнула руками, чтобы не упасть. Кассета, лежавшая в незастегнутом кармашке, тихонько звякнув пластмассовой крышкой, приземлилась на балконный пол, покрытый тоненькой корочкой льда. Малышева подняла ногу для удара, длинный нос ее сапога чиркнул по кассете, чего она даже не заметила, и кассета, вертясь волчком, отлетела к дверному косяку. Вырвавшись из острых Малышевских когтей, Лапуля кинулась на лестницу, а оттуда – прочь из офиса. Охранник Волкова ждал ее, но так и не дождался.

Почему Лапуля принесла кассету сама, без Эдика? Скорее всего, Эдик даже об этом не знал, не зря же она сделала это во время эфира, когда он точно не мог выйти из студии. Зачем ей так сильно нужна была кассета после Эдиковой смерти? – Оксана, в двенадцать – учения МЧС,– говорит Данка, не поднимая головы от справочника. – Хорошо,– не отрывая взгляда от пасьянса, отвечаю я ей и снова, прикрыв глаза, почти не глядя на компьютерные карты, представляю себе, как все могло быть.