пока их не сочетала в себе божественная воля[211]. Эта чистая махшаба также возводится на высочайший уровень в Бахир, даже выше Софии Бога.

Все эти отрывки подчёркивают важное качество этой «мысли», которое, как полагает Бахир, связывает человеческое и божественное мышление. Это качество — её безграничность. Два рода махшабы оказываются параллельны друг другу, и нельзя точно сказать, ведёт ли одна к другой, как было, например, в Каббале поколений, которые последовали за Бахир. Но поскольку только так параллелизм получает полноту значимости, пожалуй, мы можем полагать, что и здесь чистая мысль человека, отстранившегося от всякого конкретного содержания и медитирующего не над конкретным объектом, а над самой мыслью, проходит по пути чистой медитации к божественной мысли и входит с ней в общение. Если я верно истолковал аллюзию в разделе 60, мы видим здесь наброски метода мистической медитации, которая больше не нуждается в аппарате учения об эонах, прямо устремляясь к своей мистической цели. Если, тем не менее, спекуляции об эонах связаны с ним (так и обстоит дело с той еврейской формой, которую они получили в финальной редакции Бахир), то не потому что это обязательно должно быть так; дело в исторических причинах: эти идеи уже были знакомы тем, кто развивал мистицизм махшаба. Чтобы понять эту очень древнюю Каббалу, необходимо проанализировать важнейшие связанные с ней тексты.

Некоторый переход от человеческой к божественной махшабе можно предположить в отрывке о молитве, который гласит, что молящийся (в данном случае пророк Аввакум в своём псалме) достигает мистического «места», откуда понимает махша-бу Бога. Эта махшаба представлена в трёх важных символах: согласная алеф, начало всякого языка и выражения, а также «корень десяти заповедей» (которые начинаются с алеф); ухо человека, озен, которое является образом алеф, посредством которого человек воспринимает слово Бога; храм святилища. Этот последний символ особенно поразителен, ведь хотя в большинстве отрывков, где он появляется, он прямо указывает на высшую силу Бога, и в разделе 103 он обозначен как седьмой логос, Святой Храм, который несёт в себе всё остальное, а это остальное, очевидно, предыдущие шесть. «И что он такое [этот логос]? Мысль, которая не имеет конца и заключения (тахлит). Схожим образом это место не имеет ни конца, ни заключения». Однако, в разделе 48 сказано:

Ухо — это образ алеф, и алеф — это начало всех букв; и более того, алеф — это необходимое условие для существования всех букв, и алеф — это образ мозга [место пребывания мысли]: как, произнося алеф, человек открывает только рот [и не производит никакого слышимого звука, который уже был бы чем-то определённым], так и мысль продолжается без конца и завершения.

Даже Тетраграмматон, согласно толкованию Мих. 2:13, «содержится в их начале [то есть в начале всех вещей или всех букв]», и это начало — сама махшаба. Имя YHWH само обретает свою Святость, как сказано далее, в Храме Святилища, который находится «в махшабе, и это [храм] — алеф»[212].

Храм в небесном Иерусалиме, космологический символ, который автор Бахир, как мы видели, позаимствовал из Книги Творения и «Великой Тайны», здесь становится мистическим символом. Бесконечная божественная мысль, которая предшествует всему и включает в себя всё, это мистический «Храм», где обитают все духовные существа. В «восторгах» и «экстазах» своей молитвы Аввакум достиг некоего места, откуда понял махшабу Бога и шема Бога. Шема в этом контексте эквивалентно высшей сфере слышания, обозначенного ухом, или тому, что говорит Бог, «слуху» [rumor] Бога. Тот, кто понимает это, исполняется страха Божьего, и поэтому Аввакум сказал в своей молитве (3:2): «Господи! услышал я слух Твой и убоялся». Поскольку глагол шема в иврите означает не только «слух», но и «мышление, понимание», связь между сферами мышления и слуха, установленная в Бахир, совсем не удивительна. Эта мысль, как высшая и скрытая сила, поднимается в притче (раздел 48) «об отошедшем от дел, чудесном и скрытом царе, который отправился в свой дом и приказал, чтобы никто его не беспокоил. Потому всякий, кто спрашивает [его], убоится, что царь узнает об этом непослушании». Использованные здесь эпитеты для царя тождественны тем, что используются в разделе 32 для высшего логоса, о котором запрещено задавать вопросы. В разделе 59 мысль, из которой «черпают ухо и глаз», обозначена как «царь, в котором нуждается всё творение».

Символизм Храма для глубочайшей божественной мысли может быть легко понят по аналогии с очень похожим символизмом «Храма», с помощью которого (а также с помощью многих других метафор) Мейстер Экхарт примерно через 150 лет описывал самую возвышенную область души, её «рациональное знание». Vernunflichkeit души, как назвал Экхарт разум в его самом возвышенном состоянии, это чистая мысль, достигающая intelligere Бога, и сама по себе является этим разумом Бога.

Где же есть Бог, как не в Своём храме, где Он являет Себя в Своей Святости? Разум — это «храм Божий». Нигде Бог не восседает так, как в Своём храме, в разуме, как сказал другой учитель [Аристотель]: Бог — это разум, живущий знанием себя ... ведь только тут Он в Своём покое»[213].

Символизм такой же, хотя в Бахир отправная точка иная, нежели у Мейстера Экхарта, который со своей стороны исходит из аристотелевской концепции Бога, следов которой нет в Бахир.

Это довольно отчётливо видно в разделе 60, важном отрывке, который доказывает, что его автор имел ясное представление о различиях между видением Меркабы у древних мистиков и новой областью, которая в его мистицизме раскрывается по ту сторону Меркабы.

Почему мы используем [в иврите] выражение «это возникло в мысли» [в смысле «пришло на ум»] и не говорим: «это спустилось», хотя говорим [в «Больших Хехалот»]: погружающийся в видение Меркабы спускается и [только] затем поднимается? Здесь [написано «спускается»], потому что мы говорим: погружающийся в видение Меркабы ... но здесь, в махшабе, в мысли, больше нет никакого видения и никакого конца. И всё, что не имеет ни конца, ни завершения, не претерпевает спуска, как [в самом деле] говорят люди: человек спускается [то есть проникает] до конца мнения своего спутника; но не: до конца его мысли.

Махшаба — это, таким образом, объект видения и созерцательного погружения, хиштаклут; на самом деле, это последний и глубочайший объект всякого подобного созерцания. Видение находит