На мгновение ей показалось, что он готов умчаться прочь, как обычно, и отдать приказ, чтобы ее немедленно отправили обратно в Сарум. Однако Генрих, вцепившись пальцами в кожаный ремень у себя на поясе, замер у окна.

– Я хочу мира, – сказал он. – Даже злейшие враги приостанавливают сражение на зимний период.

– Мира?

– Нам никогда не прийти к согласию, но если мы оба признаем это, то, может быть, сумеем оставаться в рамках приличий при встрече. Но я начинаю думать, что это невозможно.

– И это означает, что ты откажешь мне в своей милости и отошлешь обратно в Сарум?

– Ты готова отрезать свой нос, чтобы досадить своему лицу! – взорвался он. – Решение за тобой.

Алиенора уже слышала эти слова, но согласиться на перемирие легче, чем пойти на уступки. В прошлом она и вправду отрезала нос, чтобы досадить лицу. Но легче ли носить кандалы, если они из золота, а не из ржавого железа? Возможно, настала пора получить ответ на этот вопрос, а перемирие может стать дорогой к свободе. Она глубоко вздохнула и подняла руку в знак согласия.

– Ладно. Присядь хоть ненадолго, если тебе это по силам, прикажи прислать вина вместо этого уксуса. И тогда можно обсудить, какого мира ты хочешь.

Генрих поколебался пару мгновений и потом вышел за дверь. Алиенора слышала, как он отдал несколько распоряжений оруженосцу, и ее губы изогнулись в ироничной усмешке. Учитывая состояние королевских погребов, раздобыть приличное вино будет потруднее, чем договориться о прекращении вражды.

Вернувшись, Генрих похвалил ее платье, и она поблагодарила его за Бельбель.

– Я подумал, тебе будет приятно ее общество.

– Конечно, первой моей мыслью было, что ты прислал ее в качестве шпионки, но потом я решила, что ты бы действовал более тонко. А это та самая котта, которую она сшила для тебя? Бельбель – мастерица прятать самые разные грешки. – В ответ на его подозрительный взгляд Алиенора пояснила: – У меня теперь опять хорошая фигура, о чем я и мечтать не могла, родив столько детей.

Появился один из слуг Генриха с кувшином вина и блюдом маленьких пирожков, сбрызнутых медом и посыпанных дробленым миндалем.

– Вот это по-настоящему сильный аргумент, – сухо рассмеялась Алиенора. – Если перемирие предлагается на таких условиях, то я принимаю его.

Она взяла пирожок и с жадным наслаждением впилась зубами в горячую, хрустящую корочку. Но тут же удовольствие было испорчено мыслью о том, что сладости и красивые одежды не смогут заменить ей свободы. Генрих в который раз сумел показать, что он может дать и что может забрать у нее.

– Итак, – сказала она, прожевав, – вернемся к детям. Я слышала, что брак Жоффруа и Констанции состоялся, к всеобщему удовлетворению.

Генрих кивнул:

– Церемония прошла в Ренне. Таким образом, проблема Бретани решена, и я надеюсь, что Жоффруа станет хорошим правителем.

Алиенора расслышала в его голосе сомнение.

– Но?

Наверное, дело в том, что Генриху трудно примириться с тем, что он отдает сыну какую-то часть своей власти.

– Я никогда не знаю, что у Жоффруа на уме, – признался король. – Он улыбается и соглашается, но у меня такое ощущение, что это лишь слова, которыми он прикрывает собственную игру… А что это за игра, знает только он. Я четко понимаю, какие у меня отношения с Гарри, с Ричардом и даже с Иоанном, несмотря на его эскапады. Я знаю, что в любой момент могу поймать их за шкирку и поставить на место, но с Жоффруа мне просто не за что ухватиться.

И опять все сводится к отсутствию доверия. Генрих не доверяет окружающим, и в ответ они не доверяют ему.

– Но он же доказал свою подготовленность и здравомыслие.

– Пока да, – ворчливо согласился король. – Но мне нужно, чтобы он слушался меня даже тогда, когда будет править от собственного имени. Я по-прежнему его сюзерен.

– Ты должен позволить ему идти своим путем.

Две глубокие морщины пролегли на лбу Генриха.

– Он как Гарри: у него слишком много романтических представлений о том, что значит быть правителем, но Жоффруа не заявляет о них открыто всему миру. И всегда готов поучаствовать в любой заварухе, затеянной его братьями. – Генрих взял с блюда пирожок и съел его, энергично двигая челюстями.

А причиной всех этих заварух как раз и является нежелание Генриха передать контроль в руки сыновей.

– Увижу ли я кого-нибудь из наших сыновей на рождественском пиру? Или дела не позволят им приехать в Винчестер? – поинтересовалась Алиенора.

Генрих отряхнул с коленей крошки:

– Они помогают Филиппу Французскому утихомирить его мятежных вассалов из семейства Блуа. Чем меньше влияния этот клан будет оказывать на мальчишку, тем лучше. После этого они отпразднуют Рождество каждый в своих владениях. Кроме Иоанна.

Алиенора едва не поморщилась. Рождество в обществе Генриха и Иоанна – это не столько праздничное событие, сколько испытание на выносливость.

– Я бы хотела увидеться со всеми сыновьями.

– Это можно было бы устроить когда-нибудь в будущем, – любезно пообещал Генрих. – Пока же ты можешь писать им письма, слать подарки, и они будут отвечать тебе тем же.

И вся их переписка будет проходить через его руки, разумеется.

– Это перемирие, которое ты предлагаешь… Означает ли оно, что я могу остаться здесь, когда ты уедешь?

Генрих потянулся за новым пирожком.

– Если захочешь, – произнес он без выражения.

Супруг предложил ей сыграть партию в шахматы. Такое часто случалось в былые времена, до того, как он запер ее гнить в Саруме. Наблюдая за тем, как он расставляет фигуры, Алиенора вспомнила, что хотела расспросить Генриха о его старшем сыне Джеффри, с которым ей тоже не раз доводилось сразиться за шахматной доской, доставшейся ему в наследство от его бабки-императрицы.

– Он отказался от рукоположения в епископы Линкольна, – сообщил Генрих. – Возможно, он еще примет духовный сан, но пока я назначил его своим канцлером, и Джеффри отлично справляется с обязанностями.

Алиенору эта новость заставила задуматься. С Джеффри у нее был заключен ненадежный мир. Он был первенцем Генриха, рожденным от самой дорогой сердцу короля любовницы, ныне покойной. Королева изначально подозревала Джеффри в том, что он метит занять более высокое положение, чем определено его происхождением, и эти страхи мгновенно возродились, когда она услышала о его отказе стать священником.

– Вот как? Тогда я надеюсь, что у меня будет шанс поближе познакомиться с ним.

Генрих уступил ей право первого хода:

– Не волнуйся насчет Джеффри. Я его люблю, но мы оба знаем, где его место.

Расплывчатое заявление ни к чему не обязывало и ничего не обещало, и Алиенора понимала, что ответ тщательно обдуман.