в последнее время советских обывателей: какое занятие человеку ни предложи, он первым делом тебя спросит: «А что я с этого буду иметь?» Не наш этот принцип, Боренька, не наш!..

— А если у нас на заводе, — возразил Борис, — инженер зарабатывает меньше квалифицированного рабочего?

— Так ставьте этот вопрос в соответствующих инстанциях, но не путайте его с принципами коммунистической морали, она требует прежде всего интереса к делу, за которое вы беретесь…

От их разговора у Константина Андреевича остался на душе нехороший осадок. «Борис, конечно, обыватель; не злостный, а по легкомыслию», — думал он, относя к категории обывателей людей, равнодушных к политике и политическим теориям. Но замечание Бориса о заработках инженера и рабочего у нас обращало мысль в сторону современных реальностей. Пересветову вспомнилась заметка в какой-то газете о строительстве рабочими домов для себя и своих семей. Автор подчеркивал, что «для себя» рабочие строят лучше и быстрее, чем на государственных стройках. Такое подчеркивание тогда звучало не совсем обычно. Однако, подумав, он решил, что ведь «для себя» и «для социализма» в данном случае одно другому не противоречит: социализм не строится на одном энтузиазме, его принцип — согласование общественного интереса с личным. Так и с зарплатой: уравниловка не в интересах социализма, а значит, неправильности в оценках различных видов труда со временем обязательно будут устранены. «Когда и как это произойдет — я не знаю, я не экономист, но объективный закон развития социализма именно таков, рано или поздно он будет осознан и свое возьмет».

ГЛАВА ВТОРАЯ

В издательстве Пересветов редактировал тома сочинений русских историков, учебники для вузов по истории и по источниковедению. Не отпадала необходимость приработка, на это уходили вечера и ночи, времени для повести не оставалось. Лежала без движения и неоконченная книга по истории России, к которой он все больше охладевал.

В день восьмисотлетия Москвы, в сентябре 1947 года, ему захотелось взглянуть на праздничную иллюминацию, и он вечером пришел один на Красную площадь. Там было светло, многолюдно, москвичи и гости столицы прогуливались по торцовой мостовой в разных направлениях. Всюду слышались разноязычные разговоры, смех, доносились песни — «Катюша», «Москва моя», «Капитан, капитан, улыбнитесь!». Тут и там кружились в танце пары молодежи.

Перед освещенным прожекторами храмом Василия Блаженного теснилась публика. Тихо переговариваясь, любовались подсвеченными снизу разноцветными куполами, устремленными в синюю небесную высь.

Пересветов долго смотрел на купола. Утомившись запрокидывать голову, повернулся отойти в сторону и остановился: женщина с лицом, знакомым до крайности, стояла невдалеке. Бывает же такое сходство! Неужели Елена?.. Эта значительно старше, худощавей, бледнее, на лице отпечаток несвойственной Лене озабоченности. Но тот же строгий профиль, уложенная на голове темная коса. Константин подошел к ней ближе.

В середине двадцатых годов Елена Уманская не поверила, что он мог полюбить ее, имея такую жену, как Оля, и своим бескомпромиссным поведением сохранила ему старую семью. В 1927 году вернулся из Китая, где он ряд лет работал военным советником, Костин друг юности Николай Лохматов, с которым Елену связывали воспоминания о партизанском подполье времен деникинщины. Он любил Елену; они поженились.

Уманская обернулась и узнала Пересветова. Поздоровавшись, она сказала:

— Смотрели на эти купола, и такое чувство было, что хорошо бы прийти сюда умирать! Все земное отступает куда-то, и так легко становится на душе. Вот легла бы тут лицом в небо и смотрела, смотрела…

— Что это у тебя такие мрачные мысли? — перебил он удивленно.

— По твоим глазам вижу, как я изменилась, — сказала она, не отвечая прямо на его вопрос.

Они не виделись лет десять.

— Да уж и я не тот, — возразил он. — А Николай где?

Елена развела руками: все еще в Китае. В двадцать седьмом его отзывали в Москву, но он и года не проучился в КУТВе[3], отослали обратно. Сейчас он в аппарате нашего военного атташе. По ее словам, они видятся лишь во время его ежегодных отпусков. Она жила одно время в Алма-Ате, поближе к китайской границе, Николаю удавалось там изредка бывать с рейсами военных самолетов. В последний раз они свиделись полгода тому назад.

— А ты к нему в Китай не слетала?

— Представь себе, возможность была. Запротестовали врачи.

— У тебя что-то со здоровьем?

Она помолчала и тряхнула головой.

— Никогда не любила распространяться о своих болезнях. Не говорила, кажется, и тебе, что у меня врожденный порок сердца… из-за чего я не могла иметь детей. Причем два заболевания, одновременному лечению не поддаются. Особого рода несовместимость. Ты не медик, латинские термины тебе ничего не скажут. Была помоложе, не чувствовала себя больной, а нынче вынуждена все чаще укладываться в постель. Николай настоял, чтобы я возвратилась в Москву, под наблюдение профессоров-кардиологов. Ну это предмет невеселый.

А ее отца, бывшего земского врача одной из южных губерний, гитлеровцы расстреляли в оккупации вместе с другими евреями.

В Москве Елена пишет диссертацию по своей прежней специальности литературоведа: сравнительное исследование поэзии Есенина и Маяковского.

— Поздно, конечно, затеяла и практически ни к чему. Преподавательские нагрузки уже не по силам… Да вот без дела не могу сидеть.

От кого-то она слышала, что Костя овдовел.

— Как ты сумел перенести потерю? Уж я-то знаю, чем для тебя была Оля. Впрочем, прости, что напомнила.

Вслед за этой встречей они свиделись несколько раз в Библиотеке имени В. И. Ленина. Константин заходил к ней домой; комнату Лена занимала в общей квартире, в одном из переулков вблизи улицы Горького. Как и прежде, о многом толковали, многое вспоминали. Иногда он заставал у нее молодую женщину, которая приносила ей продукты, готовила ей обед на кухне. Елена звала ее Аришей, — это была жена летчика, пропавшего в сорок втором году на фронте без вести. Перед войной он в числе наших летчиков-добровольцев воевал в Китае вместе с Лохматовым, откуда повелась их семейная дружба. Ариша, по словам Лены, побывала со своим мужем в Китае, много любопытного рассказывала.

— Когда ей некогда ко мне зайти, я готовлю себе «фирменные» обеды сама по способу составления кроссвордов, в которых каждое слово заимствует буквы из других слов, — пошутила Елена. — К остаткам вчерашнего супа подмешиваю что-нибудь посвежее.

Константин читал ей отрывки из своей будущей повести и признался, что все больше охладевает к незавершенной книге по истории.

— Ты возвращаешься к своему юношескому влечению, — сказала она. — Тебе повезло: у тебя в прошлом неплохой трамплин для прыжка в будущее. Я бы на твоем месте скорее забросила историю, чем писательство. Прав был твой Сергей, завещавший тебе не бросать писать.