— Я неверующий, хотя многое в моих картинах из Танаха. Давид не живет, он написан. Танах — это маска поэта, и кто за ней — неважно. Шоа нет в Танахе, но Всемирный потоп там написан. Если б я жил во времена Ноя… все это очень лично. У меня есть картины и Шоа, и рая. Рай я очень люблю. Он красиво написан. Это не Мильтон и Данте, куда красивее. Но я не так уж хорошо понимаю слова, я люблю цвета, я должен прикасаться к ним пальцами, они чувствуют, что к чему подходит. Кистью не получаются контрасты, а я люблю, чтобы краски вступали в поединок с лету. Не знаю, зачем я это делаю. Уверен, что никто мои картины не купит. Они грустные. Двадцать четыре часа на такое смотреть невозможно.

— Но ведь все равно истории из Танаха неслучайны. Наверняка неспроста возникла картина «Смерть Авеля»?

Бедя сощурился, смолк.

— Рассказать? — спросил он у Ханы.

Та пожала плечами.

— Считаешь, не стоит?

Хана улыбнулась в ответ.

— У меня в жизни был единственный друг, звали его Фриц Гендель. Мы познакомились в 1939 году на перроне в Праге и влепились друг в друга. У него — скетчбук, у меня — скетчбук. А впереди — счастливое будущее в Палестине. Мы были теми счастливчиками, кому предстояло попасть туда нелегальным путем. В ожидании парохода мы девять месяцев рисовали в Братиславе, потом на корабле, потом в Атлите, потом на острове Маврикий. В британской тюрьме поначалу было туго с искусством, но к сорок третьему у нас был свой театр марионеток, Фриц писал пьесы. Однажды в начале 1945 года мы с Ханой миловались в столярке и не обратили внимания на Фрица, который вошел, взял веревку и вышел. Мы были так очарованы жизнью, что проглядели смерть. Это написано в картине «Смерть Авеля». Безусловно, я не был к ней причастен впрямую, но безучастность — не меньшее зло.

— После того как Фриц повесился, выяснилось, что его жена, тоже, кстати, Хана, в положении. В августе 1945 года мы втроем приплыли в Палестину, а в сентябре родился Шломо.

— Где он?

— В Израиле. Живет в Срагиме, около Бейт-Шемеша, а мастерская у него в Мевасерет Цион.

Мы поехали к Шломо. Стройный, небольшого роста мужчина с окладистой бородой и пышной шевелюрой встретил нас с Фимой у ворот заколдованного сада. В глубине его был спрятан домик, а в нем — сундук с вещами, привезенный его матерью в Палестину, и шкаф с тремястами рисунками, которые нарисовали Бедя и Фриц. Сам Шломо тоже рисовал, и тоже для себя. По профессии он был садовником.

Фильму это давало пространство. Одной мастерской и комнаты Беди было бы мало. От Шломо мы получили адреса тех, кто оказался на острове Маврикий, и у них тоже были картины и рисунки Беди и Фрица. Кроме того, у них хранились нарисованные карты с маршрутом странствий и фотографии, снятые в пути. И свои истории. Их тоже было необходимо включить в сценарий.

Ловец облаков. Сценарий полнометражного документального фильма

Фильм о жизни и искусстве израильского живописца и графика Беди Майера (1906–2002) и его друга, карикатуриста и графика Фрица Генделя (1910–1945). Довоенная Чехословакия. 1939 год — бегство из фашистской Европы. Братислава. Встреча Беди с будущей женой Ханой. Долгое путешествие вплавь на кораблях по Дунаю, Черному и Средиземному морям к берегам Палестины. Оттуда по распоряжению англичан 1800 евреев-беженцев отправляются в следующее путешествие — на остров Маврикий, теперь уже в британскую тюрьму. Фриц кончает самоубийством. В августе 1945 года Бедя с Ханой и беременной женой Фрица приплывают в Палестину. Дальше обычная жизнь. В 1981 году Бедя вышел на пенсию и смог полностью отдаться тому, о чем мечтал с детства.

В фильме будут использованы:

— видеосъемки (1997–2005), сделанные в Израиле, Лондоне, Швеции, Чехии и Словакии;

— рисунки, картины, скульптуры, фотографии, документы из архивов семьи Макаровых, Шломо и Ханы Гендель, частных коллекций семьи Майер и других, а также архивов Института сопротивления (Вена), Яд Вашема (Иерусалим), Сионистского архива (Иерусалим).

Историю рассказывают: Бедя Майер, Хана Майер, Хана Гендель, Шломо Гендель, Томи Майер, Лео Крамар, Ури Шпицер и Елена Макарова.

1. Герцлия, ночь, луна, освещенный корабль во тьме — это дом престарелых.

Комната. Бедя, его жена Хана и две старушки играют в бридж. Лицо Беди крупным планом. В глубоких морщинах, как в растрескавшейся земле, два озерца — два голубых глаза, в них искрится счастье. Он выигрывает.

Голос Лены за кадром: «Мы как-то пошли с Бедей в ресторан на берегу моря. Я продала одну его картину, и мы проедали комиссионные. У Беди был роскошный платок на шее, при этом вел он себя как трактирный, возмущался официантом — небрежно обслуживает, в Ходонине его бы тотчас уволили.

Однажды в отсутствие Ханы я протерла Беде слипшиеся веки, и тут она вошла и закричала: „Ты считаешь, я плохо слежу за ним? Уходи!“ Хана была ревнива. На Бединой гравюре тридцать третьего года изображена танцующая парочка, юный художник и красавица. Когда Беди не стало, Хана велела мне забрать из дому фотографию красавицы вместе с гравюрой. Мало ли что они делают на том свете!»

Хана тасует карты.

Бедя Майер, «Танец», гравюра, 1933. Архив Е. Макаровой.

2. Мевасерет Цион, мастерская Шломо Генделя.

Шломо (водит марионетку-аиста, сделанную отцом на Маврикии): «Отец для меня — это его рисунки, скульптуры, то, что я с детства любил щупать, рассматривать, нюхать. Я начал рисовать из‐за отца, чтобы почувствовать, что он чувствовал… (показывает рисунки)».

3. Сионистский архив, Иерусалим.

Лена читает документы из архива Лео Германна об отправке корабля с беженцами из Братиславы в Палестину.

Л. Германн жене, 1939 год: «Дорогая! Сегодня наконец я получил соглашение на отправку. Сторфер уплатил грекам столько-то и столько-то паундов…»

Хана Майер, 1999. Фото Е. Макаровой.

Лена: «Если еще в эту историю провалиться… Роль англичан в ней была столь гнусной, что по сей день относящиеся к ней документы хранятся под грифом „секретно“. Хотя всем известно, что они не впускали еврейских беженцев, дабы не будоражить арабское население подмандатной Палестины. Но есть Сионистский архив, а в нем — частная переписка между организаторами сделки по переправке беженцев. Волосы дыбом встают, когда читаешь письма представителей „Джойнта“, связанных с Чешским правительством в изгнании. При том что еврейский бизнесмен Бертольд Сторфер сумел договориться с самим Эйхманом и купить на собственные деньги корабль для отправки евреев в Палестину. Ссылаясь на британские циркуляры, тамошние бюрократы тянули резину. Шла война, долгий путь вплавь становился крайне опасным. На кораблях началась эпидемия тифа, трупы выбрасывали за борт. Англичане и представители „Джойнта“ вели себя как подонки. А Сторфер — герой, ему удалось спасти 9096 жизней. Но не свою, увы. Где только он ни прятался, но его нашли и уничтожили в Освенциме.