– Мне нравится слушать твои стихи, хоть я не понимаю ни слова, – сказал я. – Похоже на шум прибоя.

– Стишки паршивые, я знаю, – ответила Роза. – Вся иностранная поэзия хороша, пока ее не понимаешь. Я уже рассказывала про ВБД и собаку?

Меня вновь кольнула ревность.

– Нет.

– По соседству беспрерывно лаяла собака, даже ночью, и мы совсем взбеленились. Спать невозможно, телик врубаешь на полную мощь. Когда вконец осатанели, сказали: «Ну сколько можно?» – и пошли разбираться. Увидели больного старика, который уже не мог ходить, и его пса – немецкую овчарку. Собака просто загибалась от тоски. И мы стали ее выгуливать.

Пес был замечательный – очень дружелюбный, игривый и дурашливый. Мы швыряли ему палки. За ушами у него вкусно пахло гренком с медом. Гулять ходили в половине шестого вечера, когда ВБД возвращался из автомастерской, и вскоре старик в пять двадцать стал просто выпускать пса, и тот на пороге нас поджидал. Мы шли в парк, где утки, старушки с кульками хлеба и собаки. Я шалела от цветов и белок, которых столько лет не видела, любовалась мохнатыми попками толстых пчел, что торчали из колокольчиков. В погожий день мы валялись на травке и ели мороженое. Когда возвращались, я варила кофе по-венски и мы болтали. Потом старик умер, сын его забрал собаку, но мы все равно ходили в парк.

Знаешь, эти прогулки с псом вернули меня к жизни. Когда уеду из Лондона, веки вечные буду тосковать по маленьким паркам с утками. Вот что я больше всего люблю.

– Но ведь ты не собираешься уезжать, правда? – спросил я в легком отчаянии, словно уже ее потерял.

– Мысль мелькает. Надо бы вернуться в Загреб, закончить учебу, и еще хочу помириться с отцом.

– Не уезжай, – попросил я.

Роза улыбнулась и сжала мою руку:

– Ты очень милый.

– Тебе нравится ВБД? – спросил я.

– Нет, я бы хотела другого мужчину. ВБД слишком юный, вечно чем-то опечален, он мне как младший брат. Мне нужен кто-нибудь постарше.

– Твое сердце выхолостилось?

Роза рассмеялась:

– Ой, ты запомнил госпожицу Радич!

– Ты не ответила на вопрос.

– Нет. Но точно не знаю. Пожалуй, нет. Вряд ли. Сейчас стало полегче.

– Думаешь, к старому возврата не будет?

– К чему?

– Ну, это… торговать собой.

Роза посмотрела мне в глаза:

– Конечно, нет. Хотя нельзя зарекаться. От безысходности даже ты на панель пойдешь. Возле общественных туалетов трутся наркоманы, готовые продать свой рот и задницу, а ведь все они думали, что никогда до такого не дойдут.

– Иди ты! – удивился я. – Прямо-таки трутся?

Роза скептически хмыкнула.

– Наверное, захожу не в те туалеты, – недотеписто сказал я.

– Чего не знаешь, того не видишь. Может, оно и к лучшему. – Роза помолчала и застенчиво улыбнулась: – В следующий раз я тебе кое-что скажу.

– Да? Что? А сейчас нельзя?

Она лукаво приподняла бровь и опять смущенно улыбнулась:

– Сейчас не скажу. Давно уже не терпится, да все не хватало духу. А теперь скажу, так что приходи дней через… пять. Кстати, все истории мои, похоже, рассказаны. Надеюсь, это не очень важно. Ты же все равно вернешься, правда?

Как сияли ее глаза, как она волновалась! Потом, баюкая на груди конверт с пятьюстами фунтами, я поехал к доктору Пателу – тот прослышал о новом препарате и загорелся его раздобыть. Я сказал, что понятия не имею, когда лекарство будет доступно и появится ли в продаже вообще. Врачи, как и все прочие, вечно ждут чуда.

Не обязательно сбрендить, чтобы кого-то так желать.

Измочаленный желанием, не утихавшим даже после ручной помощи и порции виски, я по-прежнему мучился бессонницей. Стоило закрыть глаза, передо мной возникала Роза – улыбалась, что-то рассказывала. В моем воображении она курила, хотя вообще-то уже бросила. Внутренним взором я видел все изгибы ее тела и легко представлял ее голой, особенно после очередного вечернего сеанса в окне. Я чувствовал прикосновение ее рук и губ. Я лелеял сладкие мечты о том, как женюсь на ней, мы уедем и начнем новую жизнь, полную увлекательных задушевных бесед и неистощимого томного секса. Наверное, я почти спятил. Будь я американцем, вероятно, пошел бы к психиатру. Но ведь все подвластны страсти. Не обязательно сбрендить, чтобы кого-то так желать. Я сделал то, что делает каждый: создал из нее свой мир, в котором и обитал. Все мои планы и надежды были связаны с ней.

Наша следующая встреча произошла в тот день, когда Себастьян Коу[46]установил рекорд в беге на милю. Как раз передали эту новость. Помнится, я подумал: какой смысл бегать, если не уходишь от погони? Хорошо, что я не Себастьян Коу, который бегает ради бега. Интересно, каково ему будет в старости, когда он оглянется на свою жизнь и поймет, что всю юность угробил на беговых дорожках. А ведь мог бы научиться играть на пианино или что-нибудь этакое.

Перед встречей с Розой я напился. Вышло это случайно, как оно обычно и бывает. В пабе я отобедал с одним клиентом и был уже хорошо подогрет, а потом в Хайгейте вдруг столкнулся со старым приятелем, киприотом по имени Алехандро, с которым мы когда-то вместе играли в школьной футбольной команде. Я был левый защитник, он – вратарь; помню его лихие броски, больше показушные, нежели результативные. После окончания школы мы изредка виделись. Ал, муж болтливой жены и отец пятерых детей, занимался импортом из Греции и Кипра всякой всячины, включая бузуки, фисташки и бедных родственников. У него был «мерседес-кабриолет», и он, конечно, поиздевался над моим поносного цвета «остином», а затем настоял на совместном ужине в греческом ресторане, и я позвонил домой – сказать, что буду поздно. Я знал, что меня ожидает по возвращении: в нейлоновой сорочке и бигуди Огромная Булка храпит в постели, журнал «Она» раскрыт на странице «Вопрос – ответ».

С нашей последней встречи Ал стал настоящим гедонистом, и отчего-то я заразился его настроением. Как правило, я мало пью, потому что во хмелю буяню, а после мучаюсь бессонницей. И вообще терпеть не могу загулы. Поначалу-то я не сильно опьянел, хотя вопреки своей норме выпил аперитив, потом черт-те сколько вина, да еще залакировал все это греческим бренди. Ал хохмил, рассказал уйму дурацких анекдотов, и я как будто вернулся в свою молодость. Началась гульба, чему весьма способствовали официанты-греки, то и дело подносившие выпивку за счет заведения и тарелки для битья. Потом к нам присоединился хозяин, поскольку Ал был его завсегдатаем и дальней родней, и уж тогда пошел дым коромыслом. Я понимаю, греки всего лишь проявили гостеприимство, и никто, кроме меня, не виноват в том, что потом произошло.