— Хорошо, — Божена снова стала серьезной, как только заговорила о деле. — Вечером у меня прием, так что можешь привозить свою протеже. Только умоляю, обойдись без твоего отвратительного японца. Он повсюду за тобой ходит, словно тень из загробного мира, — она сморщила свой прелестный носик, крылья которого у нее всегда подрагивали, видимо, вследствие холерического темперамента.

От кузины я сразу поехал к Аллану Риду, письмо к которому должен был переправить с нарочными борисовский оберкомендант. Я действовал через него, полагая, что Аллан находится в Лондоне. Но, как оказалось, я ошибался, о чем мне и доложил мой верный Кинрю.

В Петербурге стояла промозглая погода, и меня вновь начали преследовать удушающие приступы кашля. Тем более что одет я был легко. В один из таких приступов, сотрясающих все мое тело, едва подживающая рана на плече, по-моему, вновь открылась. Но я не мог утверждать этого наверняка, так как плечо мое было скрыто под черным фраком. Однако я чувствовал дурноту, которая с каждым мгновением усиливалась.

Меня ожидало новое разочарование. Привратник дома графа Титова, где должен был остановться Рид, сообщил мне, что англичанин уже изволил отбыть. Из чего я и заключил, что изменчивая Фортуна повернулась ко мне спиной. Ведь я возлагал на Аллана большие надежды. Мне довелось познакомиться с ним в турне по Западной Европе, в которое я отправился по заданию ордена, на масонские деньги. Ведь первая русская ложа в Москве в году 1713 в великой тайне была основана гроссмейстером именно лондонской Великой ложи лордом Ловелем, когда он поручил капитану Джону Филлипсу стать нашим провинциальным гроссмейстером.

А так как мы стали гражданами мира, Аллан имел возможность рассказать мне много интересных вещей про лондонские банковские билеты, ведь он и сам был владельцем частного банка. Я даже подозревал, что того самого, куда вложил свои, pardon, краденые деньги Радевич.

— А господин ничего не велел мне передать? — обеспокоенно поинтересовался я в надежде на лучшее.

— А вы кто будете-то? — оторопел привратник от моего внезапного натиска. И только теперь я понял, что из-за волнения позабыл представиться. Я порылся в кармане и протянул слуге свою визитную карточку.

— А, господин Кольцов, — привратник словно даже обрадовался, заулыбался, подкручивая седые усы. — Так вам послание, — сообщил он многозначительно и крикнул камердинера. А я остался дожидаться ответа на улице, заключив про себя, что в этом доме придерживаются довольно экзотических правил приличия. Однако я обнадеживал себя тем, что «легкая» почта все-таки доставила мое письмо по назначению.

Наконец камердинер вынес мне объемный конверт и протянул прямо в руки. Я радостно принял его и отблагодарил лакея какой-то мелочью. Седоусый привратник с завистью взглянул на эти несколько гривен, так что пришлось и ему руку посеребрить.

— А дома ли граф Титов? — поинтересовался я. На что получил ответ, что граф уехал в имение, чем объяснялась нерасторопность прислуги. Впрочем, я больше не стал задерживаться и поторопился вернуться в экипаж, чтобы без посторонних глаз распечатать конверт и углубиться в прочтение послания.

Я вскрыл конверт и пробежал глазами письмо, написанное по-английски, черными чернилами на брюссельской бумаге.

Аллан Рид сожалел, что не смог меня дождаться, в связи с неотложными делами, возникшими у него в Лондоне. Однако он подтверждал, что Радевич является вкладчиком — какое везение! — именно его банка. Так что с изъятием незаконно присвоенных денег проблем, очевидно, не возникникнет. Масоны всегда считали весь мир своей чертежной доской. Что нам какой-то Радевич, поставивший себя в оппозицию Ордену, а тем самым и жизнь свою под угрозу. Теперь я и сам не дал бы за жизнь Родиона Михайловича и ломаного гроша. Хотя вряд ли Радевич подозревал об этом, он и сам еще до конца не осознал, в какую историю ввязался.

Однако из письма Рида мне стало известно, что в Англии назревает банковский кризис, подобный тому, что разразился в Лондоне в 1793 году, и неизвестно еще, сумеет ли Английский банк выступить «заимодавцем на крайний случай», как это случалось ранее, и хватит ли его наличности, для того чтобы покрыть неожиданные выплаты частных банков.

Вот теперь-то я понял, почему Радевич засуетился. Он подозревал, что вскоре сможет потерять значительную часть своего состояния, и эти опасения требовали от него позаботиться как можно лучше о том, что осталось. Скорее всего, он перепрятал сокровища где-то в своем имении, не полагаясь больше на банковскую систему. Я предполагал, что Радевич буквально на днях отправится в Англию, чтобы попытаться уладить свои дела. Если уже не отправился! По крайней мере, я поступил бы именно так на его месте.

Тогда дело осложнялось, но я все же надеялся застать его в Петербурге и сделать так, чтобы Родион Михайлович лично вывел меня к своему тайнику. Вот только каким путем? Об этом, пожалуй, стоило подумать.

Тонкие стенки экипажа не спасали от промозглого ветра, сдувающего все на своем пути, и я пожалел, что не оделся теплее.

Дома я застал просто идиллическую картину. Мира и Варя щебетали как старые подружки и ходили по дому, не иначе как приобнявшись за талию. Надо же! Нашли ведь общий язык! Кто бы мог подумать? На столе в гостиной лежала стопка французских модных журналов и гадальные карты Миры. Интересно, какую судьбу предрекла моя индианка Варваре Николаевне?

— Ну что? — спросила Варенька с надеждой в голосе. -Сочтет ли ваша кузина приличным мое пребывание у нее?

— Не беспокойтесь, — сказал я уверенно. — Божена Феликсовна действует исключительно сообразно своим желаниям, она не из тех, кого больше всего волнует единственный вопрос: «Что скажет свет?»

— Вы уверены? — Варя волновалась.

Я кивнул:

— Уверен. — И обратился к Мире:

— Подбери, пожалуйста, нашей красавице платье на этот вечер. Я должен так представить ее Божене, чтобы она понравилась.

Мира взяла Вареньку за руку и сказала:

— Пойдем, я сделаю из тебя принцессу.

В способностях индианки я не сомневался, поэтому предоставил ей возможность действовать по своему усмотрению.

Мира преобразила Варю настолько, что из прелестной провинциалки она, словно по волшебству, превратилась в великосветскую придворную даму. Варвара Николаевна вышла из будуара в белом платье из лионского шелка, затканном серебром и отделанном по краю подола цветками искусственной сирени. Волосы ее были убраны в иную прическу, завитые и по-прежнему разделенные пробором, они теперь спускались вдоль щек. Нежная лебединая шея была украшена ниткой жемчуга, в ушах поблескивали жемчужные сережки.

Я заключил, что Мира не иначе как поделилась с подругой частью содержимого своего ларца.

Милую Варенькину головку венчал одетый чуть набок берет с эгреткою сбоку, по последней парижской моде.

Я не смог удержаться от возгласа: