И даже в мае 2008 г. Европейская комиссия по-прежнему делала заявления, что валютный союз имеет «несомненный успех. Он принес в экономику стабильность, способствовал экономической и финансовой интеграции, дал толчок торговле и росту, а также создал основу для здоровых и устойчивых государственных финансов».

Совершенно ясно, что евроэлиты не рассматривали евро как экономическую цену, которую следует уплатить за политические выгоды полного союза в рамках еврозоны. Скорее, введение евро рассматривалось как способ достижения одновременно политических и экономических преимуществ. И они не могли ошибаться сильнее.

Ключевой аргумент – евро способствует процветанию, поскольку изменчивость валютного курса снижает эффективность экономики. Предполагалось, что это сдерживает торговлю, поскольку компании отягощены бременем либо растущей неопределенности фактических цен и затрат, либо дополнительными расходами, сопряженными с тем, что приходится как-то справляться с этой неопределенностью за счет некого механизма финансового хеджирования. Кроме того, потребителям трудно сравнивать цены, выраженные в разных валютах. В итоге формируется набор рынков, сегментированных по принципу принадлежности тому или иному государству, что, с точки зрения более обширного образования (такого, как Евросоюз в целом), снижает эффективность действия экономики.

Между тем в подобных обстоятельствах сегментированными будут также рынки капитала и кредитов. Возможность изменения валютных курсов означает, что процентные ставки, а также доходность облигаций увеличиваются за счет надбавки на неопределенность. Более того, обособленность финансовых рынков исключает преимущества, получаемые за счет масштабности операций, что опять-таки повышает затраты и снижает эффективность.

Равным образом и с точки зрения управления на макроуровне наличие множества национальных валют в противовес единой создает проблемы, поскольку каждая страна действует на свой страх и риск, и события на валютном рынке могут сбить ее с принятого курса. Таким образом, в условиях единой валюты государства смогут делать займы под меньший процент, а кроме того, это улучшит функционирование экономик, поскольку позволит снизить налоги, или увеличить государственные расходы, или снизить объем заимствований.

Сторонники евро соглашались, что с отказом от национальных валют исчезнет и предохранительный клапан в виде валютных курсов, хотя, как они утверждали, выгоды подобного механизма по большей части эфемерны. Начать с того, что валютные рынки не снижали волатильность, а сами часто создавали ее. Даже когда возмущения валютного курса обусловливались внутриэкономическими причинами, возможности компенсировать или уменьшить их за счет гибкости были ограничены. Крайне трудно, заявляли сторонники евро, произвести обмен по так называемому реальному валютному курсу посредством варьирования номинальной ставки. Любая попытка приспособиться к проблеме в реальной экономике за счет девальвации оканчивается плачевно, поскольку инфляция повышается в унисон, что не позволяет получить какой бы то ни было реальный выигрыш.

Апологеты евро утверждали – если надлежащим образом выстроить валютный союз, расхождения в затратах и ценах между государствами-участниками не будут выходить за приемлемые рамки, поскольку все поймут, что на предохранительный клапан рассчитывать не приходится, а макроэкономическая политика стран-членов должна быть согласована.

Если так выглядели в теории представления о том, как евро будет преуспевать, то реальность решительно опрокинула их. Как показала практика, уменьшение неопределенности валютных курсов, а также увеличение размеров рынка и рост эффективности принесли выгоды весьма скромные, как и утверждали многие из нас. Торговля между участниками еврозоны росла не быстрее, чем с третьими странами.

Как и считали скептики, в странах с исторической склонностью к высокой инфляции затраты и цены по-прежнему росли быстрее, чем в государствах ядра еврозоны во главе с Германией. В итоге экономики периферийных стран демонстрировали слабую результативность, что, с учетом достаточно скромной результативности ядра еврозоны, обусловило совсем не впечатляющие показатели по еврозоне в целом.

Германская экономика развивалась неплохо, разве что слишком сильно зависела от экспорта. Сама по себе она не добилась сколько-нибудь крупного увеличения внутреннего спроса, и ее склонность к сбережению оставалась на высоком уровне. Зато она извлекала пользу для себя, если где-то в других странах увеличивался спрос (об этом я подробнее поговорю ниже). А тем временем действие единой валюты вкупе с политическим давлением подталкивало периферийные страны еврозоны к программам жесткой экономии.

Таким образом, евро породил сильную тенденцию к дефляции и давление на страны с высоким бюджетным дефицитом в сторону полного регулирования. Вместо того чтобы создать «золотое дно» рабочих мест, евро создавал чудовищно высокую безработицу. Именно за это Кейнс в 1920–1930-е гг. критиковал «золотой стандарт». В самом деле, дефляционная тенденция и представляла ту потенциальную проблему, избежать которой так старался Кейнс, когда разрабатывал для послевоенного мира Бреттон-Вудскую систему организации денежных отношений с фиксированными, но корректируемыми валютными курсами. Евро же, как выяснилось, – не что иное, как современная реинкарнация «золотого стандарта» со всеми его пороками и лишь считаными добродетелями.

Таким образом, основания ожидать, что введение еврозоны благоприятно скажется на макроэкономических результатах, были весьма шаткими, а доводы в пользу их ухудшения, наоборот, вполне вескими, о чем красноречиво свидетельствуют факты. (Напомню, что евро как европейская денежная единица появился в 1999 г.) Так вот, за период с 1980 по 1998 г. средний показатель ежегодного роста в регионе, который сегодня мы называем еврозоной, немного превышал 2 %. По правде говоря, это было меньше, чем темп роста в Австралии, Норвегии, США, Великобритании и Канаде, но примерно такой же показатель роста имела Швеция и чуть меньший – Швейцария. Однако в 1999–2012 гг. средний рост стран еврозоны соскользнул до уровня 1,5 %.

Справедливости ради отмечу, что в этот период экономическая обстановка усложнилась и во многих странах отмечался еще более низкий рост. Однако все познается в сравнении, и потому важна именно относительная результативность экономики. А в период 1999–2012 гг. средний темп роста по странам еврозоны был ниже, чем у всех вышеперечисленных стран.

Аналогичная ситуация сложилась и с безработицей. В 1980–1998 гг. уровень безработицы в странах еврозоны был высоким, но ниже, чем в Канаде и Великобритании. Зато в период с 1999 по 2012 гг. уровень безработицы в еврозоне резко вырос и обогнал показатели по вышеназванным странам, причем с приличным отрывом.

Можно было бы предположить, что, несмотря на огорчительные макроэкономические результаты в целом, страны еврозоны хотя бы смогли воспользоваться выгодами от существенно возросших объемов взаимной торговли. Должно быть, в силу разного рода причин этих выгод оказалось недостаточно, чтобы компенсировать какие бы то ни было неблагоприятные экономические последствия введения евро. Во всяком случае, фактические данные указывают на иное. После введения евро экспорт из государств еврозоны в третьи страны рос более быстрыми темпами, чем экспорт в другие страны еврозоны. В итоге у стран – членов ЕС четко обозначилась тенденция к снижению доли экспорта в другие страны еврозоны в общем объеме их экспорта, только Ирландия составила исключение. У двух крупнейших экономик еврозоны основной объем экспорта приходится на третьи страны, тогда как в 2009–2012 гг. в Португалии, Испании и Греции отмечалось резкое падение доли экспорта в другие страны еврозоны. Так, экспорт Греции в страны еврозоны в 2012 г. составил всего лишь 30 % от общего экспорта страны.