Послышался гул моторов. К узкой полоске песчаного пляжа выехали две машины – полицейский «УАЗ» и внедорожник Камышегородского. Григорий сам сидел за рулем.

– Здорово, вредители! – сказал он. – Нашлась, значит, пропажа.

Эксперт склонился над телом и стал фотографировать его. Дознаватель опросил Богдана и Вовку. Естественно, о самодельной бомбе ни тот ни другой не упомянули. Сам факт находки трупа дознавателя не огорчил, не обрадовал. Он просто делал свою работу.

– Что скажешь? – спросил он у эксперта, когда тот стягивал латексные перчатки.

– Вскрытие, конечно, покажет больше. Но одно я могу сказать абсолютно точно. Он сам утонул. В смысле, оказался в воде живым. Видимых повреждений и следов борьбы на теле не просматривается. Может, окунуться решил.

– В одежде полез? – не удержался Князев.

Эксперт не обиделся, пожал плечами и сказал:

– А это вы у него спросите, если только он ответит. Я озвучиваю факты, а их интерпретация не в моей компетенции.

Это было справедливо. Богдан и сам не любил, когда кто-то влезал в его компетенцию во время несения службы.

Камышегородский отвел Князева в сторонку и предупредил:

– В следующий раз, когда что-нибудь подобное, не дай Бог, случится, ты сразу мне звони, а уж потом ментам.

– А что, предвидятся повторы? – поинтересовался Князев.

– Никто от них не застрахован, – прозвучало в ответ.

– Куда мы идем, Ольга Петровна? – Вероника беспокойно озиралась по сторонам.

На территории гостевого комплекса темнело. Тревожно шумел лес, свежий ветер налетал с озера.

– Все будет хорошо. Просто Леонид Владимирович хочет с тобой поговорить, поиграть в одну игру, – мило улыбаясь, произнесла Латушко.

Девочка ощущала тревогу. Она догадывалась, что сейчас случится что-то нехорошее и запретное. Недаром же Ольга Петровна так усиленно ее успокаивала.

– А нельзя поговорить завтра днем?

– Он очень занятой человек. Леонид Владимирович и так истратил на вас много своего времени. А время для него – деньги. Ты же не хочешь огорчить нашего спонсора. Он щедрый, сделает подарки не всему детскому дому, а тебе лично.

– Ну, если нельзя завтра, то пусть будет сегодня. – Вероника вздохнула.

– Вот и умничка, – ласково произнесла Ольга.

Директор детского дома и Вероника поднялись на крыльцо коттеджа. В окнах не было света. Из трубы бревенчатой пристройки шел дымок.

– Это Леонид Владимирович баню топит, – ответила Латушко на вопросительный взгляд девочки. – Заходи.

Они шагнули в темный холл. Щелкнул выключатель, под потолком неярко загорелась люстра. Света было немного, но достаточно для того, чтобы ориентироваться.

– А где сам Леонид Владимирович? – оглядываясь по сторонам, спросила Вероника.

– Он наверху, скоро придет. Но для начала тебе надо переодеться.

– Зачем?

– Сейчас поймешь. – С этими словами Ольга Петровна подвела Веронику к ширме и отодвинула ее.

Там стоял манекен, на который был надет какой-то странный старомодный костюм – черная юбка, обшитая по подолу золотистой тесьмой, кружевная белая блузка с рукавами-фонариками, синяя жилетка на шнуровке. На полу возле манекена стояла плетеная корзинка, а в ней лежали недавно испеченные пирожки, от которых шел приятный аромат.

– Вот твой костюм. Нравится? – спросила Ольга Петровна, положив руку на плечо Веронике.

– Красивый. Только странный очень.

– Так он же сказочный. Узнаешь?..

– Не совсем. – Вероника напряженно улыбнулась.

Латушко жестом фокусника вытащила из своей сумочки красный чепец и надела его на манекен.

– А теперь?

– «Красная Шапочка»? – удивилась девчонка. – Я уже большая для таких сказок.

– Но ты же любила ее читать?

– Конечно.

– Тогда надевай.

– Зачем костюм? – Вероника напряглась. – Можно же и так поговорить.

– Леонид Владимирович хочет поставить спектакль с твоим участием. – Ольга Петровна притворно улыбнулась. – У него тоже было тяжелое детство. Ты же слышала. Вот он иногда и хочет поиграть, как маленький мальчишка. Простительная и милая слабость делового человека. Раздевайся.

– Совсем? – спросила Вероника, на которой были только майка и трусики-шорты.

– Совсем, – подтвердила директор детского дома.

– Но в костюме Красной Шапочки нет белья, – сказала Вероника, перебирая одежду на манекене.

– Конечно нет. Сказка-то старая. Ее Шарль Перро еще в семнадцатом веке написал. Тогда белья не носили даже аристократы. Все должно быть приближено к правде. Ты же слышала, что артисты обязаны вжиться в образ, прежде чем выйти на сцену. Метод Станиславского называется.

– Что-то такое слышала. – Вероника стянула с себя майку. – Не смотрите на меня, пожалуйста, Ольга Петровна. Я вас стесняюсь.

Латушко в душе умилилась тому, что Вероника такая стыдливая. Порошину нравилось насиловать нераспущенных, наивных девочек. Эта встреча являлась пиком его педофильских утех. До этого он только развлекался, заводил себя. А теперь собирался дать волю своим желаниям. Именно насилие привлекало его больше всего.

– Хорошо, не буду смотреть. Ты одевайся. – Ольга Петровна отвернулась.

Зашуршала одежда. Вероника расправила юбку, встала перед зеркалом. Ольга Петровна надела ей на голову красный чепец, дала в руки плетеную корзинку с пирожками.

– Вот и гостинцы для бабушки. – Директорша детского дома опять состроила улыбку. – Садись, жди, когда Леонид Владимирович спустится, и ничему не удивляйся. Не забывай, что это игра – спектакль. Он тоже будет в сценическом костюме.

– В каком?

– Не знаю. Он сам написал пьесу по сказке Шарля Перро. Увидишь. И не трясись ты как осиновый листок на ветру. Вот увидишь, все будет хорошо. – В глазах Латушко блеснул недобрый огонек. – Сиди здесь и жди.

– А что мне делать?

– Пока ничего. Леонид Владимирович тебе все покажет и расскажет. Будь умницей, ничего не бойся.

– Хорошо, – согласилась Вероника, хотя ей и было страшно.

Латушко выключила свет и вышла из коттеджа. Почти сразу же тревожно зашуршали роллеты на окнах. Щелкнул замок на входной двери. Теперь выбраться из дома было нельзя. Вероника прижала к себе корзинку с пирожками и отодвинулась в самый угол мягкого кожаного дивана. Зубы ее застучали от испуга.

– Все будет хорошо. Все будет хорошо. Это только игра, – стала убеждать себя Вероника, но интуиция уже подсказывала ей, что может произойти нечто очень плохое.