– Вы не проймете меня такими аргументами, господин Керстен, – парировал Гиммлер. – Если наши прародители охотились, то потому, что дичь была им крайне необходима для питания. Я одобряю такую охоту, и сам принял бы в ней участие. Кроме того, она была по-настоящему опасна, и они не стреляли из многозарядных винтовок с оптическими прицелами, прячась в укрытии. Это было истинно мужское занятие. А что происходит сегодня? Толстяки выряжаются в театральные охотничьи костюмы, вооружаются самыми современными ружьями и едут на своих больших автомобилях в охотничьи дома. Здесь их встречают егеря и ведут по подготовленным тропинкам, с которых тщательно удалены все веточки, а цель всего этого – застрелить какую-нибудь бедную косулю или оленя, которых егеря выбрали и пометили за несколько недель до того. Это имеет такое же ничтожное отношение к германским охотничьим инстинктам, как последующий банкет с обилием вина и шнапса к возлияниям германцев после охоты.

Я часто спрашиваю себя, что все это в реальности означает? Зачем деловой человек, обычно экономящий свое время, тратит три часа, чтобы добраться со скоростью шестьдесят миль в час до этого загородного места, устраивает стрельбу, сытно обедает и мчится обратно домой? Он с куда большей пользой мог бы потратить это время для бизнеса. Это просто мода, попытка изобразить себя совершенно другим человеком, одевшись в спортивный костюм или просто выйдя на воздух с ружьем в руке, чтобы подавить в себе комплекс неполноценности. А страдает в итоге олень, беспощадно изрешеченный пулями.

– Но как вы можете делать такие обобщения, господин Гиммлер? – возразил я. – Например, Геринг кажется мне закоренелым спортсменом.

– И разумеется, он сам так о себе думает, – продолжил дискуссию Гиммлер, – потому что стреляет во все, что оказывается у него в прицеле, и может выйти из себя, если ему не везет. В результате подчиненные регулярно обманывают его. Он думает, что охотится в полном соответствии с правилами и сам выбирает добычу. Но на самом деле оленя помечают десяток раз, после чего подводят к нему Геринга. Еще он думает, что у него особый талант к охоте на кабана, но кабанов выпускают у него перед носом из загона, где их стерегут в течение нескольких дней. Вам следует знать о таких фокусах.

Нет, господин Керстен, не говорите мне о такой охоте. Этот жестокий спорт меня просто не интересует. Природа так великолепна и прекрасна, и каждый зверь тоже имеет право на жизнь. Именно такое представление столь восхищает меня в наших предках. Например, они формально объявляли войну крысам и мышам, от которых требовали прекратить грабежи и покинуть конкретный район в определенный срок, после истечения которого с ними начиналась война на уничтожение. Вы найдете такое уважение к животным у всех индогерманских народов. Я с крайним интересом услышал недавно, что даже буддийские монахи, вечером проходя через лес, несут с собой колокольчик, чтобы все лесные звери, с которыми они могут встретиться, держались подальше, благодаря чему им не может быть причинено никакого вреда.

А мы вытаптываем всех слизней, уничтожаем любого червяка; у нас даже есть награды за убийство воробьев, а детей поощряют охотиться на безвредных животных. Естественно, сейчас, во время войны, я не в состоянии ничего изменить. Меня могут неправильно понять. Но после войны я издам самые жесткие постановления по охране животных. Детей в школах будут методически приучать любить животных, а я наделю общины особыми полицейскими полномочиями по защите живой природы.

– Уже предвижу тот день, – ответил я, – когда и охота будет запрещена. Постараюсь получше воспользоваться оставшимся временем. Но я должен серьезно подумать, увидите ли вы меня здесь, господин Гиммлер, когда запретите охоту и стрельбу – что, разумеется, будет для вас нетрудно, раз фюрер тоже настроен против.

– Несомненно, вам это не угрожает, господин Керстен, – сказал Гиммлер. – Вы иностранец, а иностранцам будет по-прежнему позволено охотиться и стрелять. Можете себе спокойно охотиться. Я не стану вас останавливать, если это вам нравится. Главное, чтобы вы сохраняли форму. Но вы понимаете мою точку зрения.

– Не вполне, господин Гиммлер, – возразил я. – Вы отнюдь не так мягки, когда речь заходит о людях. Тысячи людей ежедневно гибнут на войне, но вы об этом почти не задумываетесь. Вы считаете эту резню необходимой для выживания нации. А не происходит ли каждый день массовое убийство животных на бойнях по всей земле? Вы сразу станете вегетарианцем, господин Гиммлер, и не позволите себе прикоснуться к куску мяса, едва начнете думать о подобном организованном уничтожении. Если бы у меня был выбор, я бы предпочел, чтобы меня мгновенно убили, пока я пасусь на опушке леса, вместо того чтобы много дней ехать в грузовике, а потом ждать на бойне, дыша ее вонью, пока меня не забьют. Вы родились крестьянином, господин Гиммлер, и значит, у вас уже есть опыт в этой области.

– Перестаньте, я не могу об этом думать! – воскликнул Гиммлер. – Вы дождетесь, что у меня обед пойдет назад из горла. Я признаю, что в этой области вы побьете меня логическими аргументами, но, несмотря на это, вы не склоните меня к убийству диких зверей. Более того, я в любой момент готов стать вегетарианцем, – хотя, в отличие от фюрера, сейчас я не вегетарианец, – если это как-то помешает убийству животных. Даже индийское учение разрешает есть плоть тех животных, в чьей гибели вы невиновны.

– Коварный ход, господин Гиммлер, – ответил я со смехом. – С этой точки зрения вы действительно можете есть котлету с чистой совестью.

Непостижимо, но тот же самый человек, который сожалеет об участи диких животных, столь равнодушен к судьбе людей!

Берлин

11 ноября 1941 года

Сегодня Гиммлер был крайне расстроен. Он только что вернулся из канцелярии Гитлера. Я проводил с ним сеанс лечения. После настойчивых расспросов, в чем дело, он рассказал мне, что планируется полное уничтожение евреев.

Я знал его мнение на эту тему и то, что оно нисколько не изменилось. Он хотел изгнать евреев, но это ему не удалось; несмотря на первоначальный успех, план в итоге провалился из-за отказа других стран принимать их. Теперь гибель евреев стала неминуемой. Я был в ужасе и ответил, что желать уничтожения людей лишь из-за того, что они евреи, – чудовищная жестокость. У них тоже есть сердце, как у меня и у него; разве не обладает каждый человек правом на жизнь?

После долгой паузы Гиммлер сказал:

– Вот что надо принять во внимание: евреи неизменно уничтожают любую правительственную систему путем войн и революций. Не только политических, но также экономических и интеллектуальных революций. Мы должны вспомнить о смерти коммерческой чести, крушении кодексов искусства – короче, всех тех стандартов, которые обеспечивают стабильность государства. Это ведет к тому, что народы лишаются своего материального и интеллектуального наследия, и к общей пролетаризации. Но поскольку пролетариат не может править государством, власть оказывается в руках евреев другого типа, которые против пролетариата. Евреи всюду разводят гниль, которая служит им источником процветания. Они властвуют над всем миром благодаря информационным агентствам, печати, кино, искусству и практически любым иным средствам воздействия. Вред, который евреи наносили в течение столетий – а в будущем все станет только хуже, – настолько всеобъемлющ, что его можно побороть, лишь полностью уничтожив их.