Продолжая повторять «я не чародей», он растянулся на койке. И тут по всему кораблю раздались мощные и тоскливые звуки охотничьего рожка.

– О-о!.. Это – капитан! – вскрикнул доктор, приподнимаясь на локте. – Ах, как божественно он играет. Вы только послушайте, Джордж!

– Я слышу, – ответил мистер Трелони, глотая комок, подступивший к горлу.

У него на глаза навернулись слёзы, он заморгал, стараясь их прогнать.

– Сейчас мы пойдём к нему, – сказал доктор Легг решительно, спуская ноги с постели и порываясь встать.

– Лежите! – остановил его сквайр. – С ним Платон. А я посижу с вами, пока вы не уснёте.

– Да… Посидите со мною, Джордж, – пробормотал доктор жалобно, опять опускаясь на постель и закрывая глаза. – Иногда нам, врачам, так хочется, чтобы с нами кто-нибудь посидел.

Сквайр пристроился в ногах у доктора, неудобно привалившись плечом к переборке, откинул голову и закрыл глаза. Какое-то время он слушал звуки рожка, пока те не смолкли. Когда доктор уснул, он вышел и тихо закрыл за собой дверь.

****

Капитан стоял посреди большой Бедфордширской пустоши и держал в руках китайскую фарфоровую статуэтку. Черепок статуэтки отличался редкостной белизной и тонкостью. Он просвечивал на солнце и был из тех фарфоров, которые принято именовать «яичная скорлупа».

Роспись статуэтки синим кобальтом называлась «Цветы сливы на фоне ломающегося льда». В ней причудливой формы медальоны сочетались с гибкой, каллиграфической линией рисунка. Капитан очень дорожил статуэткой. Так сильно дорожил, так боялся её уронить, что стискивал в руках всё сильнее и сильнее. Наконец, хрупкий фарфор не выдержал и распался в ладонях на маленькие осколки, и он зарыдал громко, навзрыд, как в детстве, немыслимо далёком детстве ему плакалось мальчишкой.

Потом земля стала проваливаться под ногами, словно ноги его утекали зыбучим песком на глубину. Мертвенным холодом веяло от этой глубины, могильной тяжестью давила она на тело. Когда капитан погрузился в песок по шею, то понял, что погибает, и проснулся…

Он лежал на спине с мокрым от слёз лицом, сжимая в руках рожок.

Потом поднялся с трудом и, чувствуя боль в голове и в теле, шагнул из каюты – как был, с рожком. Напротив двери, привалившись спиной к переборке, спал Платон. Его длинные ноги перегородили узкий проход. Капитан перебрался через них и вышел на палубу.

Было раннее утро, вставало солнце. Ветра не было, и «Архистар» едва тащилась на небольшой пологой волне. У капитана вдруг заложило уши – он перестал слышать плеск волн, хлопанье парусов и скрип снастей, те звуки, которые всегда есть на корабле. В уши словно давило. Он потряс головою и поискал глазами кого-то, чтобы заговорить и услышать ответ. Мимо него пробежал боцман Джонс с лицом, перекошенным, как от боли, перебросил через борт ноги, рывками, одну за другой, и беззвучно свалился в воду. И вслед за боцманом, так же беззвучно, мешком, повалился за борт Джон Скайнес.

И сразу в мозгу капитана с лихорадочной быстротой пронеслось: «голос моря», «мы пропали», «никто не узнает», а следом, одно за другим – названия кораблей, имена пропавших на них людей, которых он знал когда-то, любил и помнил, и вереница этих имён была так тяжела, так нестерпима, что он набрал воздуху в грудь и дунул что было сил в рожок. Звук рожка оглушил его, но боль в ушах прошла. Он захлебнулся, всхлипнул и дунул снова.

Он дул и дул, не переставая, с остервенением, исступлённо, он не играл, а именно дул, и скоро увидел страшные глаза Платона, потом белые лица матросов – к нему бежали, размахивали руками, смотрели в ужасе. И тогда он бросился к правому борту, перевесился вниз, не переставая дуть в рожок.

Там в волнах, уже отставая, барахтался боцман. Он как-то странно, рывками, плыл за кормой, уходил под воду и снова всплывал, а рядом с ним бился в воде рулевой, взмахивая руками и поднимая брызги. Мелькнула фигура Платона – он прыгнул в воду, поплыл. Уже спускали паруса, шлюпку, штурман что-то кричал, доктор метался с искажённым лицом – а капитан всё дул в свой рожок.

Потом боцман Джонс и рулевой Скайнес ничего не могли вспомнить. Они говорили, что очнулись в воде, слыша звуки рожка. То же самое твердила команда – все слышали только рожок и ничего больше.

– «Голос моря», – сказал капитан, он оглядел команду, вглядываясь в лица матросов. – Я один слышал «голос моря», теперь я знаю, какой он.

«Голос моря» сплотил и без того сплочённый экипаж – команда выполняла приказы капитана моментально, она только что их не угадывала. Особенно старался боцман Джонс. Тот пожирал капитана глазами, летал по палубе вместе с матросами – и его можно было понять.

До Бристоля шхуна дошла почти без приключений. Хотя приключения, конечно же, были, но рассказывать о них здесь не представляется возможным: к поискам сокровищ Диего де Альмагро они не имеют никакого отношения. В Бристоль «Архистар» прибыла несколько месяцев спустя, в ноябре – в самое противное время года, если судить по погоде.

Только этого никто не заметил, потому что все стремились домой.

****

И вот однажды утром, извещённые мальчишками о прибытии шхуны, миссис Трелони с дочерью поспешила в порт.

На пристани была обычная давка, сновали мальчишки, матросы и разные непонятные люди. Сквозь толпу к миссис Трелони просеменил старичок Папаша и, задорно посверкивая глазками, поздравил с благополучным возвращением корабля. Миссис Трелони на радостях дала ему монетку и отыскала взглядом шлюпку, идущую от шхуны.

Она жадно всмотрелась в лицо подплывающего на шлюпке деверя. Он был дочерна загорелый, похудевший, без парика, с длинными волосами, стянутыми в хвост, с обветренным лицом, жёстким ртом и свежим шрамом на левой щеке. И этот шрам поразил её до бесконечности – сердце у неё болезненно сжалось и пропустило удар, в глазах потемнело, в них выступили слёзы. Между тем моряки стали высаживаться из шлюпки и подходить к встречающим.

Джордж Трелони склонился к руке миссис Трелони, которая уже не скрывала слёз. Он поцеловал кончики её пальцев, а потом прижал эту руку к своей щеке, и долго стоял так, пока миссис Трелони не сказала глубоким от переживаний голосом:

– Джордж, ты больше никуда не поедешь! Слышишь? Я тебя больше никуда не отпущу!

Мистер Трелони поднял лицо, – у него были странно повлажневшие глаза, – и тихо ответил:

– Конечно, Труда, как скажешь…

– Капитан Линч! – сказала та уже капитану и протянула ему руку, которую он поцеловал. – Я жду вас с Джорджем на обед сегодня. Мы ждём ваших рассказов…

Капитан опять поклонился, показывая ей, что принимает приглашение. Потом он ни без трепета вгляделся в лицо Сильвии.

Юная мисс похорошела ещё сильнее, хотя кажется – куда же более. На неё опять было невыносимо смотреть – её тёмные манящие глаза поглощали и порабощали его с каждой минутой, и всё же он не мог отвести взгляда от этого белого лица. Ему казалось, что больше такого с ним уже не случится, но вот он увидел её вновь – и сердце вновь заколотилось, наполняясь до краёв тягостным восторгом. Это было мучительно и сладостно одновременно. Казавшееся мёртвым и забытым чувство оживало в нём с каждым вздохом, с каждым ударом сердца. Он почувствовал, что опять тонет в тёмной пучине её глаз.