Они вошли в невысокое, но довольно просторное помещение, в нос ударил непривычный запаха дыма и каких-то трав. На столе стоял масляный светильник, а в углах были закреплены горящие лучины. Вот одна из них, прогорев, загнулась красным колечком и, обломившись, с шипением упала в стоящую под ней корчажку с водой. Деревянный пол был усеян листьями, в углу стояло несколько связанных веток с листьями и травой. Вдоль стен располагались простые деревянные лавы, над которыми на разной высоте под углом в стены были вбиты деревянные колышки, используемые как крючья, на многих из них висела одежда. Атлетически сложенный грек в растерянности оглядывался вокруг: столь разительно это простое помещение отличалось от общественных константинопольских терм с горячими и холодными бассейнами, базиликами, украшенными фресками и лепниной, а иногда золотыми листами и драгоценными камнями, как, например, известные две термы в Большом дворце, куда он был допущен в качестве охранника одного из архиепископов. Этим термам не уступали в роскоши и многие из частных лутронов-купален, куда они с Евстафием порой ходили вместе с именитыми военачальниками или церковными иерархами.

– Раздевайся! – велел Евстафий, привычно стягивая одежду, – не обращай внимания на простоту сего аподитерия, самое интересное дальше.

Дорасеос, однако, продолжал как-то нерешительно оглядываться по сторонам, держась за свой пояс, в котором хранил монеты.

– Что, брат, боишься за свои деньги и одежду? Зря, русы не берут чужого, это тебе не Константинополь, и не Рим, где почтенные граждане могут оказаться совершенно без одежды из-за того, что её спёрли. Ха-ха-ха! За это не опасайся, – хихикнул полнотелый, снимая обувь. В это время дверь отворилась, и в полутёмное помещение вместе с клубами удушливого пара явились два крепких высокорослых мужа, которые стали искать свою одежду. Дорасеос быстро разоблачился, накрыв пояс рубахой, и Евстафий бесцеремонно повлёк его к двери второй половины странного помещения, из которого только что вышли двое.

– Там тепидарий? – с сомнением спросил атлет, глядя на густые клубы пара, вырвавшиеся из открытой двери.

– Там всё, брат Божедар, – и тепидарий, и кальдарий, и лаконик! – загадочно проговорил тучный, открывая дверь и увлекая напарника в соседнее помещение.

Пар отчего-то источал удушливый запах гари, который сразу ударил в ноздри, сильный жар охватил лицо и плечи, воздуха стало мало для лёгких. Дорасеос вдохнул полной грудью и тут же пожалел об этом, – горячий пар так опалил горло, как будто он глотнул кипяток. Тут было ещё темнее, немного света поступало лишь через небольшое волоковое оконце, да в неглубокой нише на противоположной стене едва пробивался свет жирового светильника. Воин почувствовал, что ему опять не хватает воздуха, но глубоко и сильно вдохнуть он побоялся и присел, чтобы дышать пониже, где было чуть прохладнее. И снова вспомнилась вчерашняя дева-Артемида: если ему, сильному и закалённому воину, так тяжко здесь, как в преддверии самого Аида, то как подобное могла выдержать нежная дева?! Когда очи пообвыклись с темнотой, Дорасеос различил вдоль стен сплошные полки одна над другой, на которых возлежали нагие люди, блаженно покряхтывая и охая оттого, что другие стегали их пучками веток, ударяя ими так быстро, что огненный ветер иногда достигал и его тела, обжигая, будто от прикосновения невидимых горячих углей.

– Эй, чего стал, как вкопанный, плесни на камешки-то! – крикнул кто-то с верхних полок. Дорасеос не понял возгласа, но почувствовал, что слова обращены к нему.

– Возьми вон тот ковшик с длинной рукоятью и плесни воды на чёрные камни в углу, – перевёл просьбу неизвестного руса Евстафий, что уже разлёгся своими полными телесами на средней полке справа от входной двери. Полузадохнувшийся Подарок Бога будто во сне выполнил просьбу, и тут же едва не рухнул на деревянный пол. Камни, на которые он плеснул воду, зло зашипели, как сотня встревоженных змей, и обжигающими волнами устремились из угла прямо к нему. От неожиданности и страха, что он насмерть ошпарен, подобно готовящейся к выдиранию перьев дичи, грек со сдавленным стоном отпрянул и присел на корточки.

– Фригидарий… где? – простонал он чужим ошпаренным горлом.

– Там, – коротко махнул рукой Евстафий.

Увидев, что открылась вторая дверь, и несколько человек друг за другом попрыгали в оказавшийся за ней водоём, Подарок Бога стрелой устремился туда же, и не удержал крика от обжигающе холодной воды. Евстафий, вволю потешаясь над другом, долго трясся от смеха на полке всем своим большим телом.

– Ничего, – покровительственно рёк он после, когда они уже облачались, – я тоже, когда впервые попал в русскую мовницу, думал, что не выйду из неё живым, а сейчас даже нравится…

– Как может нравиться это варварское истязание, этот воздух, наполненный угаром, обожжённое горло и избитое ветками тело? – тут он в третий раз вспомнил о деве. – Скажи, Евстафий, а девы и жёны так же проходят сквозь этот Аид и стегают друг дружку огненными пучками травы?

– Да, друг Дорасеос. Ты же вчера сам видел, они точно так же, как и мы сегодня, раскалённые, будто вынутые из горна железины, прыгали в холодную реку. Славянские девы очень сильны и выносливы. А ещё свободны и горды, что твои орлицы, их любовь нужно завоевать. Мужи охраняют их и заботятся, не позволяя никому обижать. Хотя, если нужно, жёны могут и за оружие взяться, сражаться бок о бок со своими мужами, и в храбрости им не уступают, – уже серьёзно молвил пышнотелый изведыватель. – Ладно, пошли, поедим и завалимся спать, завтра нас ждёт работа…

* * *

– Ты чем-то встревожен, Отто? – спросил Энгельштайн верного помощника и телохранителя, который уже второй раз, пока они шли по знакомым улицам Киев-града, приостановился и незаметно оглянулся.

– Такое ощущение, святейший, что нами кто-то весьма интересуется…

– Я полагал, что у меня просто скверное настроение, а, выходит, и ты чувствуешь то же самое. Кто это может быть?

– Попробую узнать, – ответил верный помощник легата.

Вечером Отто ушёл, приказав крепкому робичу Бузыге следить за воротами, чтобы не проник никакой тать.

Он вернулся ночью, щека его была в крови, шуйца наскоро перевязана обрывком исподней рубахи, а костяшки правой руки сбиты в кровь. Бузыга и два монаха-послушника, один из которых выполнял роль секретаря святого отца, а второй был вроде охранника и домоправителя, тут же бросились на помощь.

– Они были одеты как россы, преподобный, – выдохнул Отто Энгельштайну, в то время когда его перевязывал один из монахов.

– Может, князь Аскольд решил приглядеть за нами, ведь когда-то он довольно бесцеремонно выставил нас из Киева. А что они говорили? – спросил помрачневший епископ.

– В том-то и дело, что они не говорили. Тот, которого я попытался схватить, оказался очень ловким, он не только вырвался, но и едва не зарезал меня своим кинжалом. Самое удивительное, что он не ругался и не произнёс ни слова. Второй полнотелый, вроде меня, только ниже ростом, он так и не вступил в схватку.