Дорасеос ещё раз огляделся и понял, что все постепенно подпадают под волшебство речи чародея. Греку даже почудилось, что в очах стоящих вокруг костра отражается не только купальский огонь, но и это самое внутреннее душевное пламя. Только Евстафий глядел на пылающее уже во всю силу огнище совершенно бесстрастными очами, и это на время вернуло Дорасеоса к действительности. К тому же он внутренне пребывал в разногласии между своей христианской сутью и присутствием на языческом действе, чем-то, как сказал Евстафий, схожим на прежние греческие Дионисии.

Но тут люди взялись за руки и принялись вначале медленно и грациозно, а потом всё быстрее кружиться в необычном танце, который, как он вспомнил со слов Устойчивого, называется «хоровод». Это легко было запомнить, поскольку по-гречески «хоросом» именовался светильник. И этот необычный танец зажигал так же горячо. Евстафий почти сразу, задохнувшись, вышел из круга, а Дорасеоса подзадоривал этот своеобразный вид упражнений на дыхание и выносливость, которыми он в своё время занимался в гимнасии. Вращение убыстрялось, менялось его направление, потом вся живая цепь задвигалась в каком-то завихрении, петляя и сжимаясь, будто тело огромной змеи, в которой каждый человек стал как бы одним из её позвонков. Справа и слева оказались её изгибы, образованные радостно восклицающими и смеющимися людьми, которые, крепко держась за руки, струились друг за другом так же плавно и быстро.

Евстафий, отдыхавший в нескольких шагах от быстро текущего хоровода, вдруг как-то поспешно влился в него. Боковым взором греческий изведыватель заметил пятерых крепких мужей, одетых не в праздничные одежды и потому резко выделявшиеся среди людей на поляне. Они стояли на той самой тропе, откуда ещё совсем недавно вышли из леса они с Евстафием.

Вдруг прямо перед Дорасеосом на миг возник показавшийся ему знакомым образ, – та самая дева, которую он узрел тогда в мовнице и которую, как ни старался, никак не мог выбросить из памяти! Случайно пойманный им взор так обжёг, что цветные круги заплясали перед очами, и звуки вокруг стали глухими, будто доходили через пуховую перину. Но тут же движение увлекло, закрутило и разделило их.

– Артемида! – невольно выдохнул восхищённый Дорасеос, не замечая, что обращается к образу языческой богини. Превозмогая шум в ушах и благодаря крепко сцепленным рукам, он всё-таки удержался на ногах. С этого мгновения всё, что происходило с ним, воспринималось греком как некое колдовское состояние, когда разум словно видит себя и окружающее со стороны, а тело подчинено каким-то неведомым силам и действует послушно их волшебному ритму.

Огромное кострище, покосившись на один бок, рухнуло, полыхнув вокруг жаркими языками пламени. Бесчисленный сонм искр взлетел высоко в черноту неба, сопровождаемый восторженными криками людей, собравшихся вокруг огня. Несколько быстрых отроков подкинули горящие жердины обратно в огнище, которое теперь стало не круглым, а вытянутым. Хоровод сам собою распался. Дорасеос вспомнил о преследователях, но оглядевшись вокруг, никого из них не обнаружил.

– Не стали папские служители осквернять себя лицезрением языческого бесовства! – довольно выдохнул сотоварищу в самое ухо Устойчивый. – Но нам пока лучше остаться здесь.

Люди собрались с одной стороны кострища, и юноши принялись первыми прыгать через огонь. Одни высоко взлетали над полыхающим пламенем, будто желали улететь в усеянное звёздами небо, другие, наоборот, прыгали так, чтобы пройти сквозь самое пламя. Кто-то из отроков лихо пролетал сквозь огонь, распластавшись над ним, подобно стреле, а потом касался вытянутыми перед собой руками земли за кострищем и прокатывался по ней стремительным кувырком. Иные, особо ловкие, перелетая высоко над пламенем, успевали прокрутиться в воздухе и опять стать на ноги.

Потом начали прыгать все, даже пожилые и дети. Поражённый таким зрелищем грек глядел на сие действо, не отрываясь. Некоторые молодые юноши и девы прыгали вместе, взявшись за руки или схватившись за одну палочку. Он видел, как к той деве, похожей на богиню Артемиду, подошёл статный молодец с такой же высоко посаженной гордой головой и покатыми, будто вылепленными искуснейшим мастером плечами, и что-то ей говорил. Не разумея языка и находясь далеко от пары, грек каким-то внутренним разумом понял, что молодец предлагает деве прыгнуть вместе.

– По их обычаям, кто сегодня прыгнет вдвоём, будут считаться повенчанными самим богом Купалой, что-то сродни нашему языческому Аполлону, – пояснил на ухо сотоварищ.

Сердце молодого грека, казалось, остановилось, перед очами заплясали огненные и чёрные круги. Дева, отрицательно мотнув головой и рассмеявшись серебряным колокольцем, ринулась одна к пылающему огню. Пролетая над пламенем, она приподняла подол своего расшитого одеяния. Её дивные ноги в свете костра показались ошеломлённому греку прозрачно-розовыми, и хотя он зрел её у мовницы совершенно нагую, но в сей миг вид девичьих ног, открывшихся до середины бёдер, поразил его не менее. Ничего не понимая и не осознавая, только чувствуя внутри какую-то безудержно нарастающую силу, Дорасеос не сразу ощутил, что подле стоит Евстафий, теребит его за рукав и что-то негромко говорит. Он растерянно повернулся к спутнику. Тот поглядел в сторону девы, которая исподволь бросала на грека короткие колдовские взоры.

– Эге, брат Божедар, да ты, похоже, в полон угодил! – на языке россов молвил изведыватель. И опять, во второй раз за этот вечер, Дорасеос понял, о чём говорит спутник. А Устойчивый уже тащил его прочь, подальше от колдовского костра. – Ты что, – заговорил уже на греческом, отойдя подальше от людей, Евстафий, – попался на чары колдуньи? Стряхни с себя наваждение, мы приехали сюда не с девами развлекаться!

– Она не колдунья! – горячо запротестовал Подарок Бога. – И вообще, чего ты меня тянешь, сам предлагал ранее прийти на языческий праздник, а теперь, когда мы попали сюда, ускользая от преследования, я ещё и виноват? А кто говорил, что мы должны знать всё о своих врагах? Вот и не мешай мне их познавать, Устойшивий.

– На языке россов правильно говорить «Устойчивый», ещё одна буква, которой нет у нас, это как «т» и «ш» вместе, только звонче, – сердито буркнул полнотелый. Потом, подумав, добавил: – Ну, если ты не веришь мне, что почти все женщины россов ведьмы, тогда пошли, сейчас ты в этом сам убедишься! – решительно молвил Евстафий. И, круто повернувшись, двинулся обратно к костру.

Они вернулись к кострищу, которое уже почти догорело. Несколько юношей под руководством волхва граблями на длинных рукоятях разгребали жар в огненную дорожку, на которой угли светились в ночи малиново-алым живым светом, мерцая и переливаясь.

– Зачем они это делают, ведь ты говорил, что сей огонь священен для них, и после праздника каждый унесёт с собой по угольку, как оберег, а сейчас они разгребают его какими-то вилами?

– Это не вилы, Божедар, а специальные ритуальные предметы, которыми положено прикасаться к священному огнищу, а для чего делают дорожку из углей, ты сейчас сам увидишь.

Подойдя ближе, грек заметил, что сии бронзовые ритуальные предметы языческого культа украшены какими-то узорами.