— Ещё бы, — фыркаю.

— Но отец свою ошибку осознал, — кивает Максвелл, будто подтверждая мои предыдущие слова, — через год родилась Айрин, потом Эльма, потом Мирри.

— Твои сестры, — констатирую, уже видя подтверждающий кивок.

— И, знаешь, иногда мне кажется, что, будь детей больше, они бы все были девочками, — внезапно огорошивает Риндан, — но, признаюсь, больше девочек наш дом уже не выдержит.

Я тихо смеюсь, глядя, как улыбается инквизитор.

— Нет, ну а что? — делано-возмущенно заявляет он, стоит мне затихнуть, — все комнаты в куклах, рукоделии и сладостях! Лошади на конюшне — с косичками в гривах, даже жеребцы! Я однажды сел на иглу для вышивания бисером! И как отец это терпит?!

— Я думаю, он смирился, — всхлипываю я, чувствуя, как ноют от смеха мышцы пресса.

— Это да-а-а, — задумчиво протягивает Максвелл и внезапно понижает тон, будто желая сообщить нечто сокровенное, — знаешь, я иногда ловлю их с матерью взгляды, когда они смотрят друг на друга. И, честно — отдал бы все, чтобы у меня было так же.

Он не рассказывает — информирует. Не в силах выдержать прямого взгляда, я опускаю глаза, разглядывая витиеватую вязь скатерти. Как… интересно все складывается.

— А твоя семья? — вырывает меня из размышлений мужской голос.

— Что тебя интересует?

— Да, собственно… вас вырастил отец?

— Не совсем, — после откровений Максвелла мне все меньше хочется делиться своими, — он сложно перенес смерть матери. Собственно… — не в силах продолжить, я замолкаю.

— Это то, о чем я думаю? — тихо уточняет Риндан.

— Возможно, — я все ещё не могу поднять на него глаза, — он… редко появлялся дома, нами занималась экономка. Хорошая женщина, — при мысли о миссис Эбботс я наполняюсь теплом, — она умерла, когда мне было семнадцать.

— А отец?

— Двумя годами раньше. Похоронами Джо занимался, мы только приехали на кладбище.

— Джо — это…

— Тогда ещё жених сестры. Они тоже рано познакомились. Поженились, когда Адель исполнилось двадцать. Я жила с ними до рождения Лоя, а затем, уже после пробуждения дара, уехала в Лаерж.

— Значит, ты здесь с начала своей дознавательской карьеры?

— Вроде того, — улыбаюсь я, глядя, как мужчина наливает мне компот, — уже почти пять лет. Вначале, конечно, думала, что ненадолго…

— … но нет ничего более постоянного, чем временное, — усмехается Максвелл, опустошая стакан. Бросает взгляд на часы и удивленно глядит на меня, — Мейделин, час ночи! Быстро в кровать!

Спать мы идем не сразу — я долго вожусь в ванной, разбирая непривычную прическу, а затем прочесываю волосы до тех пор, пока зашедший Риндан не отбирает расческу и в шутливой форме не загоняет под одеяло.

Сам инквизитор ложиться не торопится — тоже посещает ванну, долго шумит водой, а вернувшись, ещё раз пробегает взглядом записи. Я уж было тянусь за книгой, чтобы продолжить чтение, но мне не дают — ультимативно гасят свет и одаривают долгим поцелуем. Уютно устроившись на груди мужчины, я уплываю в сон, чувствуя, как его пальцы путаются в моих волосах.

Просыпаюсь я рывком и сразу открываю глаза. В окна смотрит серое предутрие, подсвеченное снизу фонарями. А Риндан… Риндан тёмной тенью движется по комнате.

Прикрыв глаза, я наблюдаю за ним — не столько пытаясь понять, сколько ощущая, насколько важно сейчас не выдать себя.

Света в комнате мало — но его вполне хватает, чтобы видеть, как инквизитор надевает свитер, долго роется в своей сумке и, подхватив какой-то сверток, выходит в прихожую. Обуваться не спешит — видимо, подхватывает сапоги и снимает с вешалки дубленку — и почти сразу тихо притворяет за собой дверь.

Долго уговаривать себя не приходится — я подскакиваю тут же. Одергиваю непривычно длинную ночную рубашку и крадучись подбираюсь к окну.

Снег все так же валит, засыпав Нойремштир пушистым белым одеялом. Улицы ещё не чищены — видимо, служба уборки заступает на смену позднее — и на этом фоне ещё четче выделяется узкая наезженная колея дороги. Небось, ярмарка допоздна работала.

Будто откликаясь на мои мысли, двери гостиницы распахиваются — и я отчетливо вижу замершего на крыльце инквизитора. Он потирает ладони и согревает их дыханием, но уходить не спешит — подходит к ближайшему фонарю и замирает, прислонившись к нему спиной, засунув руки в карманы. Я неосознанно подаюсь назад и задеваю плотную штору, а Максвелл, будто почувствовав движение, резко поднимает голову и глядит на наши окна.

Я застываю, схватившись за тяжелую ткань. Та уже не качается: я остановила её мгновением ранее — будто знала. Но это не мешает мне нервно сглотнуть, видя, что инквизитор буквально прожигает взглядом тонкую прозрачную занавеску, выполняющую роль единственной защиты. На лице Риндана не выражение, а маска. Спокойная, зловещая, ничего не выражающая. Губы плотно сжаты, а глаза прищурены. Не мужчина, которого я знаю, а настоящий инквизитор — жесткий, беспринципный, готовый на все ради достижения цели.

Но я продолжаю смотреть на него.

Не знаю, сколько длится наше молчаливое противостояние, но, кажется, я одерживаю верх — едва заметно кивнув каким-то своим мыслям, Риндан отворачивается и глядит на дорогу, а я моментально меняю место дислокации, на этот раз не совершая ошибки — отодвигаюсь в сторону и замираю за шторой, теперь точно уверенная в том, что с улицы невидима.

Максвелл мерзнет долго — около четверти часа. Я уже почти теряю терпение, чувствуя, как замерзли ноги. Но вернуться к кровати за тапочками мне кажется кощунством — поэтому я мужественно продолжаю мерзнуть, лишь изредка переступая с ноги на ногу.

Наконец, в мире что-то меняется. В конце дороги показывается экипаж и Максвелл отлепляется от столба.

Путевые фонари выключены и я приподнимаюсь на цыпочки, глядя на черную двойку лошадей, запряженных в обычный по виду экипаж. Но все не так просто — и Максвелл тому подтверждение. Он выпрямляется, ещё раз бросает взгляд на окна и делает пару шагов вперед. Точно откликаясь на его движение, дилижанс тормозит, а дверь распахивается, являя моим глазам второе действующее лицо.

Хилл. Я узнаю его сразу — близорукость заковала пожилого инквизитора в очки ещё несколько лет назад, но держится он молодцом. Отбрасывает со лба поседевшие волосы и, пожимая Риндану руку, что-то у него спрашивает. Максвелл в стороне не остается — и, обменявшись парой фраз, мужчины отходят от фонарей, скрываясь в спасительном пятачке тени.

Ловить мне здесь больше нечего — но я все-равно стою у занавески, глядя, как возничий поправляет упряжь. Если экипаж не уехал — значит, должно быть продолжение. И оно следует — мужчины выходят под пятно света минут через пять. Опять жмут друг другу руки и Хилл неловко забирается в экипаж, а Риндан взбегает по ступеням гостиницы. Теперь точно все — и я с разбегу запрыгиваю в кровать и падаю на подушку, пытаясь унять выскакивающее из груди сердце.