И я не выдерживаю.

— Риндан… — осторожно касаюсь его руки, — ты…

— Да, много навалилось, — усмехается он, одаривая меня уже привычной порцией иронии, — не знаю, за что хвататься в первую очередь. Что, так заметно?

— Заметно, — киваю я, — тебе нужно отдохнуть.

Но Максвелл упрямо качает головой:

— Не выйдет. Сейчас приедем — нужно будет пару звонков сделать. Не дает мне кое-что покоя по одному моему делу… хочу выяснить.

— Ты по поводу убитого инквизитора?

— Нет, там другое.

Максвелл явно не хочет говорить и я не собираюсь настаивать. Кладу голову ему на плечо и прикрываю глаза, старательно игнорируя легкую тошноту от тряски. В Нойремштире улицы вымощены брусчаткой — куда уж лучше, чем грязь месить — но, признаться, я была бы рада привычной дороге.

Когда экипаж тормозит у гостиницы, Риндан не торопиться выходить — вначале выглядывает в окно и лишь потом, подхватив свертки, открывает дверь. Удивиться я не успеваю — мне помогают выйти из дилижанса, а Максвелл, вручив наши приобретения швейцару в темной форме и бросив тому пару фраз, оборачивается ко мне.

— Мейделин, мне надо ненадолго отлучиться, прости. Хочу кое-что проверить.

Спорить я не смею.

— Когда тебя ждать?

— Постараюсь поскорее. К ужину должен быть.

Не в силах придумать достойный ответ, я киваю. Риндан ободряюще улыбается и, повернувшись, почти сразу исчезает в сгустившихся сумерках.

— Мисс, прошу за мной, — голос швейцара так же неприметен, как и он сам. Я даже лица бы его не вспомнила, случись нам столкнуться где-нибудь в городе.

Специально таких подбирают, что ли…

Я поднимаюсь вслед за мужчиной по лестнице. Тот галантно пропускает меня вперед и, щелкнув замком, отворяет дверь.

— Если хотите, прикажу подать ужин.

— Не стоит, — качаю головой.

— Возможно, легкие закуски?

— Нет, — я все-таки оборачиваюсь, — благодарю.

— Если что-то понадобится, обращайтесь.

Ответа служащий не ждет — закрывает дверь, оставляя меня в комнате.

На то, чтобы переодеться, много времени не требуется. Набросив другое платье, я ополаскиваю лицо под струей прохладной воды и перекалываю волосы. Тяжелые пряди не хотят укладываться в привычный узел — отпущенные на свободу, они почти достигают талии. В итоге я сдаюсь — заплетаю косу, на удивление, получившуюся достаточно толстой, и закалываю её шпильками, уложив вокруг затылка. В новом образе мне непривычно, поэтому я ненадолго замираю перед зеркалом, пытаясь привыкнуть к отражению. Отражение послушно замирает вслед за мной, показывая глядящую из глубин зеркала сероглазую женщину. С новой прической я кажусь старше, строже — и, кажется, даже подмечаю тонкий излом морщинки под левым глазом.

Что ж, старость не дремлет.

В комнату я возвращаюсь чуть более воодушевленной. Медленно разбираю сумку — не люблю, когда вещи не на местах. Наполовину заполнив одну из многочисленных полок шкафа, листаю прихваченный с собой планшет. Нет, никаких соображений. Может, завтра?..

Исписанные Ринданом листы бумаги обнаруживаются на столе — правда, сложенные и отодвинутые в сторону. Тронуть их я все-таки не решаюсь — несмотря на некстати пришедшую мысль о том, что Максвелл бы поступил иначе. Но я не люблю рыться в чужих записях — к тому же, я ценю приватность. А поэтому подкручиваю лампу, заполняя серость комнаты желтым освещением, выключаю верхний свет и, присев на край стула, открываю свои давешние записи.

С Моррисом становится все ясно уже через полчаса — набросав план действий, а решаю забросить удочку в отношении его контактов уже на дежурстве: как раз после дня Отца и клюнет.

С Вермейером же сложнее — и, несмотря на то, что дело мое, смутные сомнения не дают покоя. Гладко не будет, но, по крайней мере, можно поднять из архива акт осмотра жилья инквизитора и протоколы допросов его соседей. Должно там что-то быть, однозначно должно!

У меня есть отвратительное качество — я не верю в безысходность дел. Везде, даже в самой непроглядной тьме всегда есть место свету, а в самой безвыходной ситуации — надежде. Вот и сейчас я будто вскользь пробегаю глазами по написанным строкам, цепляясь за пометки.

Время летит незаметно и, взглянув на часы, я все же решаюсь заказать чай. Его приносят незамедлительно — все та же женщина сервирует стол аккуратным чайником, парой чашек и многочисленными пиалами с различными добавками. Оторвавшись от работы, я наблюдаю за горничной — ни одного лишнего движения! Она движется настолько продуманно, что я в какой-то момент впадаю в странное оцепенение, глядя на женщину.

— Я могу вам чем-то помочь? — уточняет она, смерив меня перед этим о-очень цепким взглядом.

Улыбаясь, я отказываюсь и, захлопнув планшет, пересаживаюсь за стол. В хрустальных пиалах обнаруживается засахаренный миндаль, арахис в кунжутной обсыпке, мед и варенье. Вазочка на вычурной тонкой ножке заполнена печеньем, источающим тонкий аромат ванили. Но кусок в горло ожидаемо не лезет — Риндана нет уже второй час и я лишь наполняю свою чашку темной жидкостью с терпким запахом бергамота. В молочнике обнаруживаются сливки, но подобной роскошью я пренебрегаю и вновь пересаживаюсь за письменный стол.

Интересно, где же Максвелл?

Я чахну за работой долго — пока в окнах не повисает глубокая ночь. С момента возвращения в гостиницу прошло уже больше трех часов — но инквизитора нет. Я все чаще с тревогой кошусь на дверь, но до поры до времени удерживаю себя в рамках приличия, отдавая, впрочем, себе отчет в том, что пора начинать волноваться.

Щелчок двери раздается тогда, когда моя тревога достигает апогея и, отставив в сторону чашку с остывшим нетронутым чаем, я думаю, как бы поступить. Поэтому Максвелл, появившийся на пороге, воспринимается как нечто потустороннее и даже в какой-то мере фантасмагоричное.

Но на осознание у меня уходит пол-стука сердца.

— Ты… — с этими словами я пролетаю через комнаты и врезаюсь в Риндана. Тот тихо смеется и обхватывает меня обеими руками, целуя в макушку.

— Прости, моя маленькая, задержался.

— Ты где был? — не размыкая объятий, я поднимаю голову и смотрю в хитрые зеленые глаза.

— Заскочил в местное управление, хотел кое-что узнать.

— И как?

— Копнул глубже, чем собирался. Пришлось пожинать плоды.

От Максвелла пахнет морозом и можжевельником. Отстранившись, он сбрасывает дубленку и скрывается в ванной. Звук льющейся воды раздается через минуту, а я украдкой выдыхаю, чувствуя, что сердце занимает положенное ему по праву место.

Риндан выходит из ванной полчаса спустя, когда я, уютно устроившись на кровати под пледом, ныряю в чтение. Одетый в домашние штаны, он, сверкая голым торсом, проходит к своей сумке. Я слежу за ним взглядом, чувствуя, что не отказалась бы от стакана воды.