— Доказательство… Неопровержимое…

— Доказательство того, что я как-то заглянул под днище твоего «мерса»? — догадался Варыкин. — Так туда моя монетка закатилась, вот я за ней и полез. А у тебя есть доказательства, что ты — Артем Кабанов?

— Найду, — неуверенно пообещал Кабанов и скрипнул зубами.

— Валяй! Ищи! — великодушно позволил Варыкин. — Вот только зачем тебе эти доказательства? Тебе сюда уже дороги нет! Все уже переместилось, переехало, сдвинулось. Твое место занято, чувак. Оно засажено деревьями, и они пустили корни, и не выкорчуешь, как ни старайся! Мой тебе совет: поищи себе другую полянку. Зря, что ли, мы тебя с такими почестями хоронили? Зря столько денег вбухали?

— Моих денег, — мертвенным голосом произнес Кабанов.

— Моих, твоих — какая разница? — поморщился Варыкин и несильно толкнул Кабанова в грудь. — Дуй отсюда, чувак! По-хорошему тебя прошу!

Тут за спиной Варыкина раздался светлый, звонкий, как весенний ручеек, голос жены:

— Гришуня! С кем это ты там так долго?

— Да снова этот твой придурок пришел!

«Твой придурок» резанул слух Кабанова. Варыкин проболтался! Кабанов, не владея собой, ринулся вперед, но наткнулся на жесткий кулак Варыкина.

— Стой, чувак! Куда прешь!

Из-за плеча Варыкина выглянуло смазанное кремом личико Ольги. Увидев Кабанова, она тотчас уставилась в потолок, словно по нему полз необыкновенно жирный, двухголовый и трехглазый клоп.

— Как же так, Олюшка! Это же я! — взмолился Кабанов. — Ты же узнала меня! Я же твой муж!

— Нет-нет, — торопливо заговорила Ольга, продолжая следить за клопом. — Мой муж погиб и похоронен на Литейном кладбище. А теперь у меня другой муж. А вас я не знаю. И уходите, пожалуйста. И не смейте снова появляться здесь. Мы не хотим вас видеть и знать…

— Не хочешь знать?! Не хочешь знать?! — закричал Кабанов. У него вдруг прорезался голос. — Неужели у тебя сердце не дрогнуло?! Я же к тебе как блудный сын, как Одиссей, а этот негодяй Варыкин… Да! Да! Моя рожа изорвана в клочья, и моя человеческая судьба, но я, Артем Кабанов, вернулся с твердостью, но короткими волосами… и я смерть попрал в своей могиле! И пусть мои волосы и мои щеки потухли, и все равно, все равно… облик, любовь…

— Он бредит, — констатировал Варыкин.

— Убери его, — попросила Ольга. Клоп все еще притягивал ее внимание. — Он оскверняет память моего покойного мужа…

Тяжелая, антивандальная дверь подъезда с лязгом захлопнулась за его спиной. Кабанов стоял в сугробе. Метель бесновалась вокруг, словно кофейные крошки в кофемолке. Из окон на снежные заструги падали желтые пятна света. Кабанов вынул из-под кофты дисковод и кинул его в мусорную урну, наполовину заполненную снегом.

«Я убью его! — подумал он. — Жить на этом свете будет либо он, либо я».

Он прошел мимо занесенной снегом автобусной остановки. Несколько человек, подняв воротники, стояли неподвижно, как ледяные скульптуры, безотрывно глядя в одну сторону. Перемалывая огромными колесами снежную кашу, мимо проехал джип. Кабанов успел заметить внутри его малиновые, словно тлеющие угольки, цифры спидометра. Отряхнув ботинки на скользкой ступеньке, он зашел в продуктовый магазин. Две продавщицы сидели где-то под прилавком, громко и по очереди смеялись. Кабанов видел только их белые накрахмаленные кокошники. Он подошел к весам с засаленной чашей, глянул на потемневшую от колбасного жира разделочную доску, на большой нож с черным длинным лезвием.

— Вам что, молодой человек? — не показываясь из-за прилавка, будто кукловод, спросила одна из продавщиц.

— Выбираю, — ответил Кабанов.

— Выбирайте быстрей, а то мы скоро закрываемся.

Он вышел на улицу, крепко прижимая нож к груди. От него ядовито-вкусно пахло копченой колбасой, и у Кабанова рот наполнялся слюной. «Я убью его!» — подумал он.

Город остался позади. Кабанов уверенно шел по обочине дороги в непроглядный мрак, туда, откуда нескончаемыми эшелонами двигалась метель. Нож он держал в руке, и свет автомобильных фар отражался на узкой полоске стали. «Я его убью. Я перережу ему горло».

Перед указателем «Кукушкино» он сошел с дороги и побрел по полю. Ноги увязали в снегу. Несколько раз Кабанов едва не потерял ботинки. Где-то вдали сквозь матовую завесу снежинок пробивался тусклый свет. Холод опять обосновался в теле Кабанова, мерзлым комком осел в желудке, обжег легкие, растворился в крови и по артериям двинулся покорять последний теплый плацдарм — сердце… Кабанов обо что-то споткнулся, упал лицом в снег, выронил нож. Лежал долго, чувствуя, что начинает засыпать. «Нет-нет! — мысленно сказал он, заставляя себя встать. — Я должен его убить!»

Конец пути уже был близок. Кабанов приближался к тусклым огням. Он уже видел скелет строящегося здания, неровный строй гаражей с торчащими кверху коленчатыми трубами от «буржуек». Где-то тявкали собаки. Пахло углем, едой… Кабанов почувствовал прилив сил. Конец пути был близок. Конец долгого-долгого пути, и он, многострадальный путник, выбирал последние метры… «Я всажу ему нож в сердце…»

Еще немного. Последнее усилие — и он придет… Но какое спокойствие в душе! Какое умиротворение! Вот только грудь выстужена, и уж слишком жесток этот секущий ветер… Стиснуть зубы и идти! Когда остается последняя сотня шагов, дойти до конца пути можно даже мертвым.

Кабанов поправил нож в руке. Кулак онемел и не чувствовал рукоятки. Не выронить бы! Он пошел медленнее, вглядываясь в мрачные, наглухо закрытые коробки гаражей… Никогда не подумаешь, что где-то здесь — вход в иной мир, Рубикон, черта, разделяющая свет и тень… Но вот и он! Кабанов остановился напротив тяжелых гаражных створок. Маленькая дверь, врезанная в середину, была приоткрыта, за ней горел свет. Кабанов оглянулся, посмотрел на черное небо, в эту страшную, ледяную бездну, откуда на землю низвергался мертвенный холод. Он содрогнулся. Невыносимо было видеть и чувствовать над собой бездну. Она так и тянет, тянет к себе, и кажется, что вот-вот оторвешься и понесешься вверх, сквозь метель и тучи…

Кабанов отворил дверь и зашел. Плешивый человек в армейском бушлате сидел на табурете спиной к нему и ртом продувал замасленный карбюратор. Обернулся на скрип двери, положил карбюратор на железный стол, заваленный инструментами, вытер черные руки о тряпку.

— Вернулся, — произнес он тихо и устало, и трудно было понять, вопрос это или утверждение.

Нож выпал из занемевшей руки и воткнулся в песок. Кабанов, превозмогая себя, медленно приблизился к человеку в армейском бушлате, недолго постоял перед ним, сдерживая наплыв чувств, похожих на тонкую пленку мазута поверх чистого родника, — и опустился на колени.

Все, что приказывал режиссер, Ворохтин делал скрепя сердце. Потому что приказы с точки зрения здравого разума были нелепыми. Зачем, спрашивается, мерить давление участникам шоу перед самым отплытием, если он уже делал это час назад? И зачем проверять пульс? Что это даст? А пальпировать подчелюстные лимфоузлы — вообще идиотизм в высшей степени! Даже самый никудышный лекаришка, увидев этот эпизод по телевизору, наверняка станет плеваться и хихикать над тупостью главного врача и спасателя «Робинзонады».