два раза откусить сэндвич, как вдруг он заговорил.

– Я сейчас видел Брайони, – сказал он.

Он сказал это таким беззаботным тоном, что я сперва не придал этому значения. Я кивнул и откусил еще кусок, будто бы он говорил о погоде. А потом до меня дошло.

– Прости, что?

Он проглотил еду и поправил съехавшие очки.

– Брайони. Я ее только что видел.

– Нет, Джордж. Ты наверняка ошибся, она же в школе, – ответил я. – И обедает она там же.

Он пожал плечами и уставился на одну из фигурок. На Девушку с тамбурином.

– Наверное, показалось. Но это, вроде, была она. Я позвал, она обернулась, но не остановилась. Шла с таким видом, будто ее лучше не трогать.

– Одна?

– Да, – ответил он, снова поправляя очки.

– Где? Где ты ее видел?

– Она шла по Маунт, – сказал он. – В сторону…

– Школы?

– Да.

Ценный эликсир в дырявой бочке. Затыкаешь рукой одну течь, но льет с другой стороны, где не видно.

Я чувствовал себя дураком. Куда ты ходила? К нему?

Я позвонил в школу. Попросил тебя к телефону. Тебя позвали, а мне нечего было сказать. Мне просто было нужно тебя услышать, и вот твой голос, и я должен что-то ответить. Назвать причину звонка.

– Синтия ложится в больницу, – сказал я.

– Я знаю.

Джордж смотрел на меня с набитым сэндвичем ртом в полном ужаса ожидании.

– Грыжа обострилась.

– Я знаю. Зачем ты звонишь?

– Ее записали к врачу. На восемнадцатое. Она утром звонила в больницу, и ей назначено на восемнадцатое.

– У меня урок французского.

– Она ложится в стационар.

– Мне было неловко уходить с урока.

– Она так волнуется.

– Это все?

– Да.

Ты слегка покашляла, давая понять, что раздражена.

– До встречи в четыре, – сказал я сигналам отбоя.

Джордж был в растерянности.

– Сложно, – сказал я. – С Брайони надо обращаться осторожно. Она кое-что от меня скрывает.

Он кивнул, а его глаза блеснули за стеклами очков, словно я сильно преуменьшил истину.

– Джордж? Ты что-то знаешь? О Брайони?

Он выдержал долгую паузу.

– Нет, – сказал он, – я же уже не особо с ними.

– Ну раньше. Вы же были в одной компании. Там что-то произошло?

Он доел свой сэндвич и покачал головой, уставившись на комод.

– Джордж? Вообще ничего?

– Нет, – ответил он, а потом, покраснев, добавил: – Ну почти.

– Почти? Что это значит?

– Ничего, – сказал он. – Я не хочу, чтоб у нее были проблемы.

Он не понимал.

– У нее не будет проблем, Джордж. Ты же поможешь ей.

Он поколебался – или сделал вид, что поколебался – и дважды вдохнул из своего ингалятора.

И потом, после некоторых расспросов, он рассказал мне то, что я не в силах повторить. То, что случилось тогда в поле. Произошедшее после того, как ты выпила, между тобой и еще одним мальчиком, у всех на глазах. Нечто абсурдное, в чем ты участвовала с полной самоотдачей. Я вспомнил, как рука Урии Хипа скользила вниз по твоей спине, и понял, что с легкостью поверю в этот рассказ, особенно учитывая, как аккуратно и осторожно Джордж обо всем мне сообщал.

– Не стоило мне вам говорить, – сказал он. – Простите, мистер Кейв.

Сладкий привкус чатни во рту вызвал в моей голове ужасающие, тошнотворные образы. Меня мутило от одной мысли о том, что там, среди этих ребят, ты была просто объектом для удовольствия. Моя Брайони. Моя невинная детка. Что случилось с тобой? Что такого принесла смерть Рубена, что ты стала сама себя обесценивать? Я не мог отогнать эти мысли. Я не мог отогнать образ девочки, которая вызывала у меня и обожание, и омерзение. Девочки, которая одновременно была и моей дочерью, и той, кто уничтожает мою дочь. Я был в шоке. Я как будто смотрел, как Марсель Дюшан пририсовывает усы Джоконде. Ты была моим произведением искусства, моей бесценной деткой, а теперь ты относилась к себе, как к дешевой открытке. К сувенирной копии былойБрайони.

– Ты толкнул меня, Джордж, – сказал я. – Ты меня толкнул.

Он кивнул. Его щеки зарделись. Он понимал, что виноват.

– Простите меня, мистер Кейв. Я просто хотел соответствовать. Хотел стать для них своим. Я теперь другой.

Он почти плакал. Клянусь тебе, у него слезы стояли в глазах.

– Я вижу это, – сказал я. И зная, что не должен быть слишком суров, потому что теперь он мой союзник, мой информированный союзник, добавил. – Не волнуйся, Джордж. Я рад, что ты мне все рассказал.

– Вы же… вы же не скажете Брайони, правда? Не скажете, что я проболтался?

– О нет, Джордж, – сказал я, слыша в тишине хохот Рубена. – Это наша тайна.

Я поехал за тобой в школу. За окном школьницы и воспитанники пансионатов выходили из ворот, смеялись, болтали, их голоса булькали и бурлили в обсуждении предстоящих выходных. Четыре сотни школьников, но не ты. Все больше народу расходилось, ребята шли к ждущим их машинам или к железнодорожной станции, готовые переодеться в свое другое «я». Их становилось все меньше, смех звучал все неприятнее, лица казались все гаже, толпа редела, а машины постепенно разъезжались.

Я увидел Имоджен, но тебя с ней не было. Я подбежал к ней, тронул за руку, и она сперва в испуге отскочила, а через мгновение узнала меня, и все это мгновение я был не отцом ее подруги, а каким-то посторонним мужчиной, взявшимся неизвестно откуда и схватившим ее.

– Имоджен, ты не видела Брайони?

Она посмотрела на своих друзей, которых я прежде не встречал – что-то в моем вопросе развеселило их – а потом пожала плечами и сказала равнодушно:

– Она вроде бы на хоккее.

Я вспомнил, что утром ты взяла с собой клюшку, и что мне было так спокойно, пока ты сидела рядом со мной в машине, а потом я узнал, что в обед ты уходила из школы, а еще о случившемся в поле. Я вспоминал, какой чистой видел тебя еще утром, а Имоджен уже удалялась, хихикая. Мне было интересно, не произошло ли между вами чего-то такого, о чем я не знаю и не узнаю никогда.

Я осмотрелся и увидел всего нескольких ребят в школьной форме, они садились на велосипеды, надев шлемы, или (это уже другие) прикуривали, прикрывая зажигалки от ветра ладонями.

А потом исчезли и они, и я остался один перед зданием школы с высокими викторианскими окнами и темной аркой входа, похожим на создание с пустыми глазницами и таким же пустым ртом, выплюнувшим на волю последнего ученика.

Я вошел внутрь, поблуждал по лабиринту коридоров в поисках учительской, и мне постоянно казалось, что стены здания сжимаются вокруг меня.

Из ниоткуда возникло лицо. Острое и плоское лицо суровой женщины, приделанное к телу, завернутому в длинные просторные одежды и увешанному псевдодикарскими украшениями.

– Извините, сэр? – просила она меня, с беспокойством глядя на свежий шрам на щеке. – Вам помочь?

– Я ищу мою дочь, Брайони Кейв, – ответил я. – Она не вышла ко мне. Она всегда выходит вовремя, и я волнуюсь, где она может…

Лицо отклонилось назад, и мои слова отскочили от его подбородка.

– Боюсь, Брайони не моя ученица, но я спрошу в учительской, вдруг кто-нибудь знает.

Я пошел за ней, и в учительской сказали, что занятий по хоккею сегодня не было, потому что Валери отсутствует. Я увидел мистера Уинтера, я помнил его по родительским собраниям.

– Девочкам было велено ждать в библиотеке или предупредить родителей, что сегодня они освободятся пораньше, – сказал он таким холодным канцелярским голосом, что я практически увидел,