Я надеюсь только, что когда моя хватка ослабнет, ты однажды сможешь двигаться намного более свободно, чем я когда-либо мог, и сбежишь от ненасытных семейных призраков и их извечной тоски.

* * *

ЗА ОКНОМ проплывали домики в стиле Георгов, а мы ехали вверх по Маунт, к больнице. В машине стояла вежливая тишина, казалось, это затишье после недавней бури.

Но и тишина, и иллюзия были нарушены.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Неужели такого фашиста, как ты, интересуют чувства? – ответила ты, вытаскивая ниточку из повязки.

– Я не фашист, Брайони. Я отец.

– Муссолини тоже был отцом, – сказала ты.

– Я должен был рассказать тебе правду о нем, – ответил я. – Что еще мне оставалось делать?

– Это никакая не правда, – сказала ты, и я замолчал, боясь, что ты расплачешься.

Мы зашли в палату, а она там флиртует с молодым врачом.

Он ушел, чтобы мы могли присесть, и Синтия заговорщически тебе подмигнула. Помню, ты рассмеялась, а я с завистью подумал, что Синтии так легко и естественно удается очаровать тебя.

– Такой весь из себя Хитклифф, да? – хихикнула она, обращаясь к тебе. А потом тихо и задушевно добавила: – Примерно в таком же возрасте твой дедушка познакомился со мной. Бедный Ховард.

Она оглядела палату и нервно сглотнула. Воспоминания застилали ей взгляд. Несчастная Синтия. Она все это время находилась в той же больнице, где провела долгие часы у постели твоего дедушки, беседуя с онкологами после очередной бесполезной операции, разгадывая с ним кроссворды в газетах, которые удавалось прихватить из магазина, пока рак расползался, поглощая его целиком.

Я снова отвлекся, да? Ухожу назад, когда надо двигаться вперед и объясняться. Видимо, пора признаться тебе в еще одном постыдном факте. В еще одном предательстве. Я должен. Я заходил в твою комнату, пока ты была в школе. Я перерыл все твои шкафы и сумки. Я нашел то фото в рамке, которое он подарил тебе возле башни Клиффорда. Запоздалый подарок на день рождения. Фото Рубена, сделанное им или кем-то еще. На фото твой брат, улыбается, не прикрывая родимого пятна, смотрит вниз, а за ним – синее небо.

– Прости меня, Рубен, – сказал я фотографии. А после чувства вины пришла ярость. Как смел Денни использовать твоего брата, чтобы завлечь тебя?

Я положил фото обратно тебе в сумку и попытался влезть в компьютер. Меня завалило серыми окошками, а кнопки входа я не видел. Будто я пытался пробраться через Город Вечного Тумана.

В итоге я признал поражение и выключил компьютер. Выходя из комнаты, я вдруг внезапно решил проверить карманы твоей куртки, которую ты оставила дома. Серой, фланелевой, которую я купил тебе прошлой осенью. И нашел его. На аккуратно сложенном листке бумаги. Адрес Денни, написанный его вульгарным почерком, с произвольным чередованием маленьких и больших букв. Уродливых и корявых. Я представил, как он зажимает в руке твой несчастный карандаш, неуклюже, будто Кинг Конг держит в кулаке Фэй Рэй.

Я переписал адрес, и он показался мне давно знакомым, как будто Денни если и мог где-то жить, то только там.

Если это Рубен насылал на меня такие чувства, то он держался в тени. Перед глазами мелькнули многоквартирные муниципальные дома, а потом все исчезло.

Продолжай, Теренс. Продолжай. Да, мы стояли в палате Синтии, глядя на ее печальное ненакрашенное лицо. Она так странно выглядела без подведенных губ и глаз. Казалась незаконченной, как набросок для картины маслом. Приехали двое ее жутких театральных товарищей. Тот керамический человечек с женой. Когда они явились, пришла медсестра и сказала Синтии, что в палате можетнаходиться не более трех посетителей одновременно. И я решил схитрить так же, как ты часто хитрила.

– Ну тогда мы с Брайони пойдем.

Сработало. Ты упрямо на меня посмотрела.

– Я хочу остаться. Поболтать с Синтией.

И керамический человечек, влезая в беседу:

– Все нормально, Тел, я могу и снаружи подождать.

– Нет, не надо, – сказал я, возможно, излишне поспешно выходя из палаты. – Мне все равно нужно кое-куда съездить. Но Брайони может остаться, если хочет. Все хорошо, Синтия. Честно. Я через час вернусь.

Через пять минут я уже ехал в сторону Гринсенд Истейт, проезжая мимо послевоенных полуразвалившихся муниципальных домов. Жилье, построенное для героев, вспыхивало розовым в закатном освещении, словно краснея за нынешних обитателей. Я свернул налево, на Леверстоун-роуд, где дома поновее выстроились в ровную линию по правительственному стандарту. Обложенные галькой террасы, нищета, простецкие орнаменты на окнах, кресты Святого Георгия и монотонное отчаяние.

Именно они были в том секундном видении.

Тридцать пятый номер. Я остановился и немного посидел в машине, заглушив двигатель. Квартира находилась в торце дома и ничем не отличалась от остальных, за исключением задернутых занавесок. Ты там бывала? От этой мысли мне стало гадко. Может, ты заходила в его комнату.

Я вышел из машины и зашагал по узкой дорожке, мимо пустой заброшенной лужайки. Я постучал, потом увидел звонок. Никто не открывал. Я опять позвонил и отошел назад, чтобы понять, не смотрит ли кто в глазок. Я уже был готов вернуться в машину и ждать его или его отца. Я не собирался уезжать до последнего. Времени хватало. Я знал, что ты не уйдешь от Синтии, пока я не вернусь.

– Чего надо?

Я уже почти дошел до машины, когда услышал женский голос. Обернулся. Темноволосая, с бледной кожей, как и ее сын, с лицом, которое когда-то, видимо, было красивым. Она была одета в джинсы и широкую футболку, свисающую с плеча, будто маленькая девочка, притворяющаяся взрослой. Мне на миг показалось, что я видел ее раньше.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я хотел узнать, дома ли ваш сын. Деннис. Денни. Я хотел бы сказать ему пару слов.

Она вяло улыбнулась. Я понял, что она пьяна.

– И каких же слов? «Это бесполезно»?

– Послушайте, мне нужно с ним поговорить. Вы знаете, где он?

Она пожала плечами и посмотрела на остальные дома и даже в небо.

– А с вами можно поговорить?

Она перестала улыбаться и нахмурилась.

– А вы кто? Из полиции?

– Нет. Я Теренс. Теренс Кейв. Ваш сын общался с моим. Его звали Рубен.

– О! – преувеличенно ахнула она. – О, это тот самый бедняга, который…

– Да, – сказал я, отстраняясь от ее пьяного сочувствия. – Это он.

Мимо прошла, пиная мяч, группа юных хулиганов.

– Пошли, – сказала она, распахивая дверь и проходя вперед. – Раз вы не легавый, то можете зайти.

Я ступил в узкую прихожую, потом меня широким жестом пригласили в гостиную, которая казалась бы нежилой, если бы не запах табака и пустая миска из-под овсянки. Возле стула валялся пустой пакет, а на каминной полке – какие-то конверты. Рядом с конвертами стояли две пыльных фотографии. На одной – мальчик в солдатской форме, ненамного старше Денни. А на второй – взрослый мужчина. С темными усами. Он обнимал женщину, сидя в каком-то другом доме.

– Так чего вам нужно от Денни? – вопрос сбил меня с мысли, и я снова повернулся к ней, к ее то сужающимся, то расширяющимся глазам, словно она пыталась сфокусироваться.

– У меня довольно деликатный вопрос, – ответил я.

– Пли! – сказала она, изображая пальцами пистолет.

– В общем, дело касается моей дочери. Видите ли, мне кажется, что у них с Деннисом начинается некоторый…

– Вы присядьте, – сказала она. – Раз уж вы такой деликатный.

– Благодарю, – я сел на диван,