— Чубайс подарил, — смеясь, бросила она, — я бы лучше купила на эти деньги хорошие воспоминания от выпивки.

— То есть пропила?

— Конечно, — улыбнулась Дуня.

Говорят, что главная героиня романа Сорокина «Тридцатая любовь Марины» частично списана с Дуни. Что ж, правда это или нет, но для мифа и образа панкетки — в самый раз. В сорокинском романе описывается метаморфоза, произошедшая с человеком богемы, пассивно не принимающим тоталитарный режим. При постепенной фиксации на псевдопатриотической и духовной символике героиня романа становится, в прямом смысле слова, безликим текстом советских газетных передовиц, то есть сутью режима. Но повседневная жизнь Марины проходит почти сносно…

«Он привлек Марину к себе, обнял и приподнял, как пушинку:

— Покормить тебя, котенок?

— После… — пробормотала она, чувствуя опьяняющую мощь его рук.

Он подхватил ее и понес через длинный коридор в спальню.

Обняв его за шею, Марина смотрела вверх.

Над головой проплыл, чуть не задев, чудовищный гибрид потемневшей бронзы и хрусталя, потянулось белое потолочное пространство, потом затрещали бамбуковые занавески, скрывающие полумрак.

Он бережно опустил Марину на разобранную двуспальную кровать.

— Котеночек…

Глухие зеленые шторы были приспущены, бледный мартовский свет проникал в спальню сквозь узкую щель.

Лежа на спине и расстегивая молнию на брюках, Марина разглядывала другого, медно-хрустального, монстра, грозно нависавшего над кроватью. Он был меньше, но внушительней первого.

Он присел рядом, помогая ей снять брюки:

— Адриатическая ящерка. Не ты ль окаменела тогда под шизоидным взглядом Горгоны?

Марина молча улыбнулась. В спальной она не умела шутить.

Громадные руки в мгновенье содрали с нее свитер и колготки с трусиками…»

— В двадцать один год я родила от Ипполитова сына, — рассказывала в одном из интервью наша панкетка. — И с мужем, уже бывшим, я до сих пор очень дружу, он близкий, дорогой мне человек. На меня в жизни повлияло несколько людей. Это, безусловно, Аркадий. Это наш с ним ближайший друг Александр Тимофеевский. Это мой отец, это Таня Толстая.

О том времени Дуня вспоминает с иронией. Ну и пусть панкетка, но при этом и интеллектуал. Например, с одноклассниками, одним из которых, кстати, был Валерий Панюшкин, Дуня организовала школьный театр, который назывался, ни много ни мало, Магический театр имени Германа Гессе и Даниила Хармса. Ставили новеллы обэри-утов… Был 1986 год.

— Тогда как раз стали все разрешать, открывать, но как-то неуверенно, — вспоминает Дуня. — То разрешают, а то приходят милиционеры. Как-то мы попали на такой полуразрешенный вечер обэриутов в музее Маяковского. Там я познакомилась с разными художниками-авангардистами, которые тогда находились в глубоком подполье, были «дворниками и сторожами». Сейчас они по большей части международные звезды. А тогда было время, когда рок-музыканты, художники, авангардные модельеры, поэты, весь андеграунд был одной тусовкой, это было единое целое. Все друг друга знали, ходили на выступления друг друга, жизнь была насыщенной до предела… Я помню, был один день, когда я проснулась в Москве и расплакалась от отчаяния, потому что не понимала, куда мне пойти. В тот день одновременно открывалась выставка общества «Эрмитаж» и выставка «Клуба авангардистов». Они находились на разных концах Москвы. И в тот же день в одном из ДК был вечер поэтов-метаметафористов — Парщикова, Еременко, Нины Искренко, Константина Кедрова. Я от отчаяния просто не понимала, куда бежать и как побывать везде, мне хотелось побывать всюду.

Одновременно Дуня Смирнова стала работать на «Мосфильме» у Сергея Александровича Соловьева в объединении «Круг» «старшим редактором». Хотя, что она там делала, до сих пор абсолютно непонятно. Соловьеву просто нравилось эпатировать «Мосфильм».

Состоявшийся интеллектуал, абсолютно раскованная Дуня Смирнова стала самым ценным активом Анатолия Чубайса, который ради нее оставил свою жену. Дуня рассказывает:

«Мы познакомились в 1999 году, как раз во время кампании Кириенко. До этого я видела Чубайса один раз в 1996 году. Он приезжал в «Коммерсант». Помню, тогда Лариса Юсипова, которая была завотделом культуры, мне говорит: «Как ты считаешь, что будет, если сейчас, когда Чубайса поведут к начальству, мы с тобой выскочим из-за угла, поцелуем его и сразу убежим?» Я сказала: «Ничего не будет. Нас с тобой просто уволят, Лара». Поэтому мы видели только край Чубайса, как сейчас помню, — мы выглядывали из-за стенки.

В 1999 году я его в первый раз как следует рассмотрела на совещании вместе с Егором Тимуровичем Гайдаром. Потом была избирательная кампания 2003 года. Это было время, когда у нас была политика, было невероятно интересно. Были драйв и кайф, при этом мы работали по 18–19 часов в сутки, иногда больше.

Я помню, как однажды в половине второго ночи мы с Татьяной Толстой получаем очередное срочное задание и, чтобы уточнить, звоним одному из сотрудников, Леониду Гозману, а он что-то жует. Я ему говорю: «Вот, Гозман, ты жуешь, а две несчастные женщины в ночи должны сидеть и писать». Он говорит: «Так ты думаешь, я где жую? Я тоже на работе». Так тогда происходила жизнь. С политиками, в частности с Чубайсом, мы общались много, а по окончании той кампании продолжили общаться и дружить. Потом у нас завелась такая практика: мы всей своей троицей — я, Толстая и Тимофеевский — несколько раз в год встречались с Чубайсом поболтать. Сейчас я понимаю, что нам троим страшно хотелось политинформации, а Чубайсу страшно хотелось наших культурных докладов. При этом никто не получал того, что хотел. Ну, вернее, мы-то получали, нас было трое, и мы его мучили».

Странная дружба: панкетка с синтетическими политическими взглядами, и олигарх, представитель лагеря демшизы, который Дуня презирает в силу своего интеллектуального уровня. В 2012 году они официально зарегистрировали брак. И вот Чубайс, поклонник Льва Троцкого, стал законным мужем панкетки Дуни Смирновой.

Об увлечении Чубайса трудами Льва Давидовича Троцкого, блестящего публициста, стало известно, когда Анатолий Борисович ушел с поста главы РАО «ЕЭС России». Первым делом он сообщил, что сядет перечитывать историческое наследие «демона русской революции». Потом вдруг обнаружился в Мексике, позируя на фоне надгробного памятника Льву Давидовичу, и восхищался: «Можете себе представить, на похороны Троцкого вышло более 250 тысяч мексиканцев — я видел фото в музее! Я там много узнал о товарище Рамоне Меркадере, агенте КГБ, завербованном собственной матерью, тоже агентом КГБ. О том, как эту самую мать держали под пистолетом, пока ее сынок выполнял поручение партии — на случай, если вдруг передумает. О том, как Мер-кадер хоть и отсидел 20 лет, но получил Звезду Героя Советского Союза лично из рук товарища Шелепина — председателя КГБ СССР уже в 1960 году».

Восторженность Чубайса по поводу Троцкого понятна. Чубайс, так же как и Троцкий, утопист: перекройка страны «по Чубайсу» — поистине страшное явление. Но она дала свои результаты. О «переплавке человека» говорил и Троцкий. В конце жизни Лев Давыдович связал свою судьбу с панкеткой-художницей Фридой Кало, Чубайс — с Дуней Смирновой. Величина разная, но сходство тем не менее есть. Анатолий хотел стать Троцким, приблизить себя к материалистическому богу, раствориться в нем. Только для этого нужна жертвенность, а вот жертвовать Чубайс не хотел. Но все равно фото на могиле демона Троцкого и Дуня делают его в моих глазах симпатичным рыжим олд-скул-боем, либеральным леваком, папой Че, как называют Анатолия Борисовича журналисты.