Это привалил Мура. Стал покатываться, как пластилиновый мячик: то да се, то да се.

— Ужинать будешь? — Никаких серьезных разговоров Сергей не хотел, а Мура, по виду чувствуется, приполз по делу. — У меня только картошка. Ну явно по делу! С коньяком! Еще юлит — случайно, знаешь, купил приятелю, да ладно, ему другую возьму.

— Не откажись. — И тут Мура внутренне хихикнул: когда бы Сергей отказался! И тот — уловил. Надо бы, надо бы отказаться: нет, настроение не то. Или: на работу завтра рано, пить не стану. Но — не смог. Встал, полез в кухонный шкафик.

— Вот, остатки конфет. Выпили.

— Мы ж с тобой, Серега, люди простые, могли бы и огурцом закусить.

— Ну да. После третьей рюмки Сергей разоткровенничался: привел как-то девушку в дом, совсем был еще зеленый, и не девушку в общем-то, а довольно опытную и весьма распутную симпатюлечку, бутылку коньяка в магазине захватил, тогда бутылка рублей семь стоила, была дома бабушка, Елена Андреевна, мялся, мялся, потом к ней — у тебя, бабуля, огурчиков не найдется? Или помидорчиков соленых? Она — найдется, а зачем, нескромный вопрос, зачем тебе соленые? Опять — так -сяк, но признался: мы с подругой хотим намного выпить, день рождения у нее, вранье, разумеется. День рождения? Да. Прекрасно, возьми вон тот альбом, это Руссо, очень интересный художник-примитивист, — сейчас думаю, выбор альбомчика был неслучаен — этакий тонкий намек на мой выбор дамы, — подари подруге, а кстати, что вы пьете? коньяк? милый ты мой, — она даже руками всплеснула, как в кино, кто же коньяк закусывает огурцами? Ай-я-яй, а ведь тебе уже восемнадцать, пора и этикет знать…

— Как молоды мы были, — вздыхает Мура.

— Эге!

— А вот уж дети бегают за юбками — твой-то Кирилл как?

— Не знаю. Но думаю — да. Порода у нас такая — козлиная. Мура захихикал. Налил еще.

— С Натальей что-то вы не ладите, — Мура сказал это так — для милого продолжения милого разговора. Но — не туда попал.

— Ты с ней должен ладить, а не я! Не лезь со своими советами и замечаниями, куда не следует!

— Ну чего ты, чего ты! Я и не лезу, я сам ее люблю, а как люблю Дашечку, просто ужас.

— У нас, Ярославцевых, кстати, заруби себе на пуговице, не принято изливать свои пылкие чувства! Это дурной тон!

— Ну да, ну да, — закивал Мура. — Разумеется, как говорится, «мысль изреченная есть ложь» — любимое стихотворение Ната… Нет, лучше про Наташку не надо. Опять взорвется. Настроение ему нужно срочно поправить. Он потом, б у дет время, припомнит ему «дурной тон»!

Сергей сморщился. Выпил еще. Вода из крана навязчиво капала. Кап. Кап. В ванной тоже барахлил кран. Пусть Ки рилл теперь кранами занимается, взрослый, уже в десятом. Кап. Кап. Мурка распинается, буквально из кожи лезет. Кап. Кап. В детстве я любил кататься на коньках: там, где сейчас универсам, переделанный в супермаркет, в самом центре их огромного города, на заднем дворе школы был каток. Вечером после второй смены он заходил за Люськой — как долго она одевалась, отказывалась есть, вокруг нее плясала моложавая маман, капризничала — такая принцесса на горошине! — затерялась, закатилась горошинка неизвестно куда, наверное, уехала их семья из города, имя ее отца, писателя, порой мелькает в прессе. У нее была очень короткая юбочка, синяя в складочку — тогда мало кто из девчонок также короткие юбки носил, ей вроде классная замечания делала,

— и светлый хвостик волос. Она и сама что-то сочиняла

— ерунду, наверное, но на Сергея действовало: с ней было интересно. Рано развилось ее воображение! Они кружились на катке, потом, не снимая коньков, возвращались домой — катились и катились по снегу. Она любила падать в сугробы, понарошке драться. В классе звали ее гимназисткой. Это сейчас гимназии возвращаются, а тогда были просто школы. И ей нравилось, когда паца

ны кричали: эй, гимназистка румяная! — уже тогда она нравилась старшеклассникам. Как-то они, возвращаясь с катка, хохотали, упали в снег и покатились, у нее слетела шапочка, и он поцеловал ее алый рот. — Фу, дурак! — возмутилась она. Он страшно смутился, поднялся, стал отряхиваться: о, ужас! сцену наблюдал ее отец! Больше он не заходил за ней, забросил катание на коньках, ржавые те коньки он, кстати, нашел на дачных антресолях не так давно — смешно! — и выбросил.

Все повторяется в жизни, мой друг, замкнутый круг, заколдованный путь…

— …Девчоночка наша с Натальей все прошлое лето была без воздуха, — жалостливо ноет Мура, — а твой уже большой, скоро по югам начнет ездить вслед за дедом, а может, и подальше куда, Феоктистов вон уже в Турцию слетал. Мы тут вот посовещались, раз вас с сестрой мир не берет, продай нам половину дачи. Так и оформим: половина на тебя, половина — моя… И тут и влетела Томка. Глаза выпучила. Бедрами дверь в кухню перегородила. Чтобы не ушла вражья морда! И не подумаем, заорала, еще чего! Это наша дача, есть у тебя деньги, наворовал там в своем киоске, дак и покупай себе дом в другом месте! Еще твоей физиономии я в отпуску не видела чтобы надумали еще чего а ты алкаш доходяга старый стручок уши распустил слушаешь напился опять скотина забыл сына к матери не идешь она звонила чтобы пропить потом деньги купили тебя бутылкой коньяка и коньяк-то небось нашенского разлива пять звездочек небось тоже разбавляет как пиво в той же бочке надумали хитрозадые…

Да не ори ты, остановись. Сергей был уже совсем пьян. Упустил, упустил момент Мура, надо было чуть раньше беседку завести — вот я всегда осторожничаю, а потом — на, выкуси. Да ладно, не кричи, Тамара, не кричи, Та-маро- чка, успокойся.

— Ласковый ты больно! Небось, супруга тебя подучила

— своим-то умишком ты бы не допер! Оскорбился Мура ужасно. И ей он, будет время, припомнит. Свинья клиническая.

Но оскорбился и Сергей. Он, конечно, ненавидит Наталью, но жлобства у них в семье никогда не было.

— Не позволю, — огрызнулся он — и закашлялся.

— Не позволишь?! Ха! — Томка вновь разошлась. — Разве нормальная женщина будет жить с пивным киоском?! Только твоя сестрица, ей же все надо не как у людей, губы, видите ли, у нее красивые, да красит она с пятнадцати лет, она тебе, Мурка, рога наставляет, иди вон в зеркало погляди, олень, вместо того чтобы коньяк пить, пошел бы лучше метлой потряс — и честные деньги, и жиры бы стряс…

— О чем шум? — всхлипнул Мура. — Чего шумишьто, а?

— На ненависть исходит от зависти бабьей, на шубу я ей не заработал, а ты купил. — Сергей, качнувшись, встал. — Ладно, Мурка, можешь оставаться здесь хоть на всю жизнь, а я лично пошел… * * *

…Песок уже остыл, вода потемнела, она то отбегала, то подбегала вновь к пляшущему костру. Мальчишки в непомерно огромных резиновых сапогах ловили рыбу. Невдалеке на коряге сидел, покуривая, незнакомый дед. Головастик моторки спешил куда-то. Еще краснело небо — синие штрихи на темно-красном — как следы множества самолетов, уже скрывшихся вдали. Собака вбежала в воду, отфыркиваясь и потряхивая шерстью, вернулась, кинулась к старику, крутанулась возле него — и — опять побежала к воде.