— Ты недужна ли?

— Нет.

— Тогда на волю пора, нечего в темнице сидеть. Собирайся, покатаемся.

— Мне запрещено выходить. — Софие очень не хотелось признаваться, что всякий раз, кроме похода к службе в церковь, у мужа разрешения спрашивает.

Анна мысленно ахнула из-за глупости брата, но ответила весело:

— Кем, великим князем? А мы и его с собой возьмем, чтоб не сердился.

Пока Софию переодевали, искоса ее разглядывала, дивясь пригожести и тела, и кожи, и волос. Да уж, лебедушку из Рима привезли, с этакой и впрямь в постели утомишься.

Лукаво посоветовала:

— Знаешь, чем моего братца брать надо? Он сердитый, а ты с лаской, мол, Иван Васильевич, любый мой, только тебя ждала, а ты все не шел!

София не все поняла, но осознала, что эта веселая женщина с темными, лукавыми глазами, так похожими на глаза князя, может ей помочь. Рязанская княгиня совсем не боится сурового московского правителя и умеет управлять им, как малым дитем.

Совет Анны Васильевны очень пригодился Софие, особенно через десяток лет, когда оказалась она в страшной опале, и позже тоже. Много раз смирением и лаской возвращала царевна себе потерянную приязнь мужа.

Анна Васильевна не только заставила снять опалу с княгини, но и откровенно с ней поговорила.

— Муж голова, а жена шея. Знаешь, когда шея выше головы? Когда голова отрублена, только тогда и шея ни к чему. А когда шея сильней головы? Когда голова крепкая на крепкой шее, только вот поворачивается туда, куда шея велит. Поняла ли? Не поняла, так подумай на досуге. Братец мой ой какая крепкая голова, такую не каждая шея выдержит и не всякая сумеет повернуть в нужную сторону. Сумей — станешь государыней. Только не противься, помни, что голова все равно важней.

София поняла главное: чтобы стать великой княгиней и государыней, нужно сначала стать просто женой Ивана. Чтоб безо всяких престолов, знатности родов или римского воспитания, чтоб забыть о своем величии в жарких объятиях, чтобы детки рождались от этого жара. Просто мужчина и женщина, которых очень тянуло друг к другу.

Но кроме этой опочивальни были еще Москва, Московское княжество, на которое зарились многие, недоверие братьев к великому князю и его ответное к братьям, свекровь, больше любившая не Ивана, а Андрея Большого, и, главное, Иван Молодой — первый сын князя, безумно ревновавший отца к мачехе и не упускавший случая по-юношески уколоть ее чем-то.

И во всем этом Софие следовало как можно скорей разобраться, чтобы не наделать ошибок, не заронить сомнения и не вызвать в ком-то ненависть.

Это было очень трудно, но ради близости с Иваном она готова стать послушной, советоваться со всеми и подчиняться московским правилам пока без надежды что-то изменить. Пусть так, главное — сохранить любовь мужа к себе и родить много сильных детей. Дети — самое сильное связующее звено в любом браке.

Но, несмотря на горячие объятия в ночи, забеременеть не удавалось…

София с отчаяньем чувствовала, что муж отдаляется, у него свои заботы, заслоняющие тягу в ее опочивальню. А той самой связи все не было. Неужели она бесплодна?! Старая нянька твердила, что нет, но можно ли быть уверенной?

Иван Васильевич чувствовал себя виновным в смерти митрополита Филиппа, пусть не прямо, но виновным.

Еще в начале апреля в воскресенье в ночь вдруг полыхнуло в Кремле у церкви Рождества Богородицы, давней, построенной еще женой Дмитрия Донского княгиней Евдокией. Но разве огонь спрашивает, кто и когда строил? Нет, он пожирает все, что может гореть, не разбирая, церкви то, хоромы или избы в посаде.

София навсегда запомнила этот ужас гудящего пламени, людских криков и паники. Большинство пожаров начинаются ночью, оттого они еще страшней.

В Кремле горело сильно — и боярские хоромы, и церкви, и амбары, занялись даже митрополичьи палаты. Князь никогда не оставался в стороне, если Москва горела, он не щадил ни себя, ни своих людей. Толково распоряжался, сам брал багор, чтобы рядом с дружинниками и дворовыми растаскивать загоревшееся строение. Иного выхода не было — воды из Москвы-реки, чтобы потушить большой пожар, не натаскаешь. Конечно, лили и воду, но главным было — не пустить огонь дальше. Ради этого и раскидывали по бревнышку то, что огонь успел зацепить.

На сей раз княжеский дворец спасти успели, а вот житные дворы его и всей Москвы выгорели дотла, сгорел двор князя Бориса Васильевича, пострадали верхи крепостных башен, но самое страшное — огонь начисто спалил митрополичий двор! Митрополит Филипп остался бездомным, в его покоях сгорело много святынь!

Самого митрополита, когда занялось, увезли из Москвы, как и княгинь, и домочадцев государя. Филипп вернулся на пепелище только утром, увидел погибель всего дорогого сердцу, не выдержал и долго лежал ничком в Успенском соборе. Не злато и серебро жалел, а святыни, узрев в пожаре гнев Божий.

Напрасно успокаивал великий князь, обещая и палаты каменные взамен сгоревших деревянных отстроить, и всего, что пропало, из своих запасов дать, и многим другим помочь, что понадобится, например на иконописцев денег дать… И без того больной митрополит вовсе слег, просил у князя об одном: отпустить его в монастырь, чтобы успеть причаститься и собороваться. Но Иван Васильевич испугался, что не успеют довезти в Троице-Сергиеву обитель, приказал доставить на подворье Троице-Сергиева монастыря в Кремле, где тот и скончался.

Наверное, князь жалел, что не отпустил митрополита из Москвы в обитель раньше, был бы Филипп жив. Но сделанного не воротишь. А по Москве расползся слух, что митрополит о том жалел перед смертью, что не воспротивился женитьбе государя на Римлянке. Это она навлекла беду на Москву, она виновата. Словно Москва до Софии не горела, словно ее присутствие высекло искру, от которой занялась церковь Рождества Богородицы.

Иван Васильевич не слушал эти глупости, но осадок все равно остался.

Особенно когда выяснилось, что митрополит долгие годы носил на теле под рясой вериги — тяжелые цепи, о чем никто не догадывался! Обнаружили только когда стали готовить тело к погребению. Это известие потрясло Москву, государь приказал повесить вериги над гробницей умершего митрополита, к ним тут же стали стекаться верующие, чтобы поклониться такому необычному святителю.

Любое упоминание о его недовольстве женитьбой великого князя и о Римлянке вызывало волну недовольства Софией, даже если та не давала никакого повода. Анна Васильевна подсказала, как вести себя с мужем, чтобы завоевать его расположение, но ей и в голову не пришло, что Софии нужно помочь завоевать расположение верующих в самой Москве. Не нашлось рядом умного человека, который посоветовал бы почтить память митрополита не дома перед своим киотом, не в дворовой церкви, куда хоть десять раз в день незаметно ходи через длинные сени (потому она звалась «на Сенях»), а прилюдно в Успенском соборе. Софии пасть бы ничком перед могилой митрополита, оплакать его смерть искренне, несмотря на его нелюбовь, повиниться, что была неучтива, не желала ума набираться с его помощью, попросить у святителя духовной помощи даже теперь, а она продолжала сомневаться в словах Филиппа, не простила ему несогласия с женитьбой Ивана Васильевича.