своего напарника, и ему некогда было смотреть, как, обдуваемые теплым ветром, лопаются на березке с неуловимым шорохом глянцевые, клейкие почки.

В траншее первой линии, где у стенок сидели нахохлившиеся пехотинцы, Орехова догнал запыхавшийся Смидович.

— Товарищ старший сержант, вас подполковник зовет, — сказал он. — На командном он… И взводный наш там же.

Блиндаж был низкий и темный, как большая нора, с крутым лазом, куда можно было втиснуться, лишь согнувшись в три погибели. На противоположной от входа стене была прорезана узкая щель. Там стояла стереотруба, загороженная чьей-то спиной.

В полутьме Николай не мог никого рассмотреть и наугад доложил, что старший сержант Орехов прибыл по приказанию подполковника.

— Садись, Орехов, — не отрываясь от стереотрубы, сказал Барташов.

Николай шагнул в сторону и задел за что-то ногой. Раздался жалобный писк зуммера.

— Аппарат сломаешь, ворона, — послышался из угла сердитый голос телефониста. — Разуй глаза.

— Не шуми, браток, — миролюбиво сказал Орехов. — У вас тут как у нашего старшины в кармане. Густо, а толком ничего не разглядишь.

— Ты на бруствер вылезь, там светлее, — ядовито посоветовал телефонист.

— Как жизнь, разведчик? — спросил Барташов. — Что-нибудь новенькое высмотрел?

— Ничего, — признался Орехов. — Полсуток пролежали у воды, а толку никакого. Зимой хоть на лед можно было выползти, а тут — вода и вода. Фрицы не суются и нам ходу не дают.

— Наступать скоро придется, Орехов, — подполковник повернулся к лейтенанту Нищете. — Темно у вас.

— Смидович! — крикнул лейтенант. — Организуйте светильник!

Смидович, сидевший на корточках у входа, ответил, что в «катюше» кончился бензин.

— Плошку трофейную зажгите! — В голосе Нищеты послышались металлические нотки. — У вас же плошки есть?

— Я их, товарищ лейтенант, во взводе оставил, — откликнулся Смидович, наперед решивший, что огонь в блиндаже зажигать среди бела дня — это баловство и необходимости никакой нет.

Подполковник улыбнулся и сказал, что, пожалуй, можно обойтись и без света.

— В лоб придется наступать, — продолжал Барташов. — Людей много потеряем. Знаете, какой состав в ротах? Зимнее пополнение, боя еще не нюхали… Смоленские мужички… Недавно шинели надели. Есть среди них и злые, особенно из бывших партизан, и те, кто гестапо попробовал. Но таких не густо…

Орехов слушал командира полка и думал, что неспроста пришел Петр Михайлович на передок и ведет этот с виду нехитрый разговор. Мудрый мужик командир полка. И сам головаст и любит послушать, что солдаты говорят. Любит вот так, запросто, с людьми на передовой потолковать.

— В атаку, конечно, поднимем, — задумчиво, будто сам с собой, продолжал Петр Михайлович. — А что толку, если стадом кинемся на немцев?.. Пулеметчикам самая работа… Верно я говорю?

— Так точно, товарищ подполковник, — согласился лейтенант Нищета. — Хлестанут они с пупка… извините, с укрепленной высоты крупнокалиберными и прижмут.

— Прижать-то некуда будет, лейтенант. Вода под ногами. Выход один — идти на дно прижиматься… Ну, допустим, зацепимся за берег. А дальше что?

— Проволока там, — сказал Нищета. — Забор с минами у воды.

— Вот, осведомлены, — усмехнулся подполковник. — Как же быть, товарищ старший сержант?

И тут Орехов понял, что подполковник уже придумал, как будет наступать полк, Придумал и теперь исподволь проверяет решение. Проверяет придирчиво, не только по ответам, но и по репликам, по молчанию.

Орехов замялся и невнятно пробормотал, что если кинуться в лоб, то потери будут большие.

— Хоть сотню, хоть пять в первой волне пускай, — сказал он, — все равно немцы успеют перестрелять, пока реку одолеем. Пулеметов у них хватит.

— Вот и я так думаю, — согласился подполковник. — К чему в таких делах лишний шум?

— Правильно, товарищ командир, — неожиданно отозвался Игнат Смидович и добавил, обращаясь к лейтенанту Нищете: — А вы, товарищ лейтенант, все огню да огню… Я же верно говорю, ни к чему плошку днем запаливать.

Подполковник засмеялся и полез из блиндажа.

ГЛАВА 11

Генерал-майор Зубец стоял, заложив руки за спину и наклонив голову, будто нацелился кого-то боднуть.

— От ваших действий, Барташов, зависит успех всей операции. Я уверен, что вы справитесь с задачей, и доложил командарму, что захват плацдарма поручен вашему полку…

Петр Михайлович кивнул. Он сидел возле стола, на котором была расстелена карта с оперативной обстановкой и схемой наступления.

Совещание в штабе уже кончилось, но командир дивизии попросил Барташова задержаться и вот теперь говорил значительным тоном ничего не значащие слова. Будто подполковник не понимал, как важно захватить высоты в излучине и создать плацдарм, чтобы под прикрытием его навести переправу, обеспечить форсирование водного рубежа, ударить по глубоко эшелонированной обороне противника и выйти на грейдер.

Барташов взглянул на карту. Прямая, будто отчеркнутая по линейке, полоска шоссе наискось пересекала лист. Справа и слева от нее бумага была бледно-зеленой, крапчатой: болота. Непроходимые, на много километров белорусские болота. Кочковатые, с чахлыми сосенками, с ржавой водой и бездонными торфяными ямами. Километрах в двадцати западнее реки на шоссе выбегала тонкая черточка-грейдер, начинавшаяся в трех километрах от речной излучины, перед которой сосредоточился полк Барташова.

— Выходом на шоссе мы отрежем южную группировку противника, — услышал Барташов прокуренный басок генерала.

Подполковник скользнул глазами по коричневой нитке шоссе и увидел черный кружочек на берегу реки — город, находившийся километров на пятьдесят южнее расположения дивизии. Если дивизия выйдет на шоссе, противнику из города отходить некуда — в болота с техникой не полезешь.

Драться немцы будут упорно. Не зря многие белорусские города объявлены ими «укрепленными районами», которые приказано оборонять любой ценой. Линию обороны назвали «Фатерлянд», чтобы внушить немецким солдатам, что в белорусских болотах решается судьба Германии.

Подполковник задумался. А что будет, если отрезанные в городе немецкие части не сдадутся, как об этом говорит генерал, а ударят в тыл наступающим войскам? Сформируют бронированный кулак и шлепнут им по загривку.

Свое опасение он высказал генералу. Тот ответил, что левый сосед обеспечит прочный заслон на шоссе.

— Наше дело наступать! Только наступать!..

Генерал-майор произнес это с видимым удовольствием. Он любил наступать. Чтобы подчеркнуть значение предстоящей операции, Зубец явился на совещание в парадном мундире, на котором рядом с медалью двадцатилетия РККА и двумя орденами Красной Звезды новенькой эмалью блестело Боевое знамя, полученное командиром дивизии за осеннее наступление.

Барташов снова подумал: не очень это хорошо, что отступать генерал-майору еще не доводилось. На войне надо испытать все, особенно когда командуешь дивизией.

— Только наступать! — повторил генерал и сел рядом с подполковником. — Вот приказ с планом операции.

Барташов взял отпечатанный на машинке приказ и внимательно прочитал его, хотя содержание уже знал. В назначенное время, о котором будет сообщено особо, штурмовой батальон, усиленный пулеметами и саперным взводом, должен после артподготовки броском форсировать