Нерон появился на свет ногами вперед — дурная примета в Риме, — а его рождение отмечалось предзнаменованиями, сулившими убийство и трон (вероятно, это было удобным дополнением со стороны летописцев). Кроме «наглости, похоти, распущенности», хаотичная жизнь, перевернувшая его внутренний мир с ног на голову, по словам Светония, отличалась «скупостью и жестокостью». Светоний описывает, как однажды его увлекали мечты о потерянных сокровищах царицы Дидоны (в том случае, когда его отдых не нарушался кошмарами и призраком матери, которую к тому времени он уже убил). Об этом мифическом кладе рассказал ему римский всадник, который якобы мельком видел его в огромных пещерах в Африке. Подобные несбыточные надежды были сутью жизни Нерона: ежедневные события заменялись поэзией, действия — мечтами и иллюзиями величия. Когда он обедал в своем новом дворце — Золотом доме, — потолок вращался, если громоздкий поворотный механизм приводился в движение водой. Через отверстия узорчатых панелей из слоновой кости на гостей императора сыпались цветы, и в воздухе рассеивались ароматы. Однако в своей мечте, воплотившейся в реальность, сам Нерон смердел («его тело было покрыто пятнами и имело дурной запах»). Его пиры продолжались с полудня до полуночи. По словам Светония, «вставал он только затем, чтобы освежиться в купальнях, зимой теплых, летом холодных, — и никогда в интересах дела». Как и его предшественник Гай, Нерон не брал на себя все императорские обязанности. Престарелые сенаторы быстро заметили, что он был первым принцепсом Рима, который стал использовать наемных составителей речей. Его выбор (точнее, выбор его матери) пал не на кого иного, как на писателя и философа Луция Аннея Сенеку. В то время этот шаг мог выглядеть разумным, позже он стал восприниматься как безучастность к делам и даже хуже того — как актерское представление.

Его ужасный отец, Гней Домиций Агенобарб, «человек, гнуснейший во всякую пору его жизни», по определению Светония, совершил инцест со своей сестрой, убил мальчика просто ради забавы и на Форуме, на виду у всех зрителей, выбил глаз одному всаднику за его критику. Злобный и равнодушный к общественному презрению, он не может оставить историков беспристрастными. Его сын Нерон в молодости бродил по улицам после наступления темноты в накладных волосах, войлочной шапке или в обличье раба. В компании друзей и с охраной он вламывался в бордели, громил и грабил лавки, нападал на прохожих, избивая их и нанося раны. В 56 году в одной из таких стычек он чуть не потерял глаз, когда сенатор Юлий Монтан воспользовался темнотой, чтобы отомстить Нерону за то, что тот пристал к его жене. По словам Светония, Домиций с мрачным самодовольством утверждал, что от него и Агриппины «ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества». Но Нерон получал удовольствие не только от жестокостей случайного насилия. Крутой нрав императора охлаждали состязания колесниц, борцовские поединки, конкурсы актерского мастерства и пения. В противоположность ночным похождениям убийства в период его правления были направлены на политических оппонентов. В отличие от трех своих непосредственных предшественников Нерон не особенно наслаждался их смертями. Во всяком случае, у нас нет причин предполагать это.

Со временем он начал угрожать, что разрушит сенаторский порядок управления и «поручит войска и провинции всадничеству и вольноотпущенникам». Действительно ли он хотел это сделать или нет, но древние римляне не могли этого допустить. В результате из-под пера ранних писателей мог появиться беллетризованный Нерон — архетип зла, угрожающий национальным мифам о Республике, все еще милой Тациту и другим авторам. Неудивительно, что этого ненавистника сената обвиняют в сексуальной невоздержанности и тирании. Как мы знаем, подобной клеветой наши источники осыпают своих политических оппонентов. История повторяется: это делалось в отношении Юлия, Тиберия, Гая и даже Клавдия. В случае с Нероном многие его выходки могут оказаться правдой, так как в агрессивности источников наблюдается единообразие, что само по себе может оказаться убедительным.

Нерон — единственный из двенадцати цезарей, кто получил трон, не имея политического опыта: магистратами были даже Гай Калигула и Клавдий (первый — квестором, второй — консулом). Вначале он правил, опираясь на помощь философа с научными склонностями и страстью к «мальчикам не первой молодости» — Сенеки[136] и преторианца с изуродованной рукой[137], который начал свою карьеру в качестве надзирателя над поместьями Ливии, — Бурра. Это было весьма плодотворное сотрудничество. В силу враждебного характера исторических источников очень трудно с достаточной точностью оценить собственные способности Нерона. Очевидно, что этому семнадцатилетнему юноше с несдержанным характером было нелегко в одиночку справиться с вызовами принципата и стать арбитром между непреклонными и непримиримыми фракциями, выдвигающими аргументы, которые он вполне мог не понимать. Можно лишь с определенностью сказать, что в какой-то момент он отказался от уроков Сенеки. «Жестокий и неумолимый гнев не приличествует царям», — писал философ в начале правления Нерона в трактате «О милосердии»: справедливый властитель — это тот, «чья забота охватывает всех без исключения, кто, опекая разные части государства с большей или меньшей долей чуткости, тем не менее лелеет их все до единого, отдавая частицу самого себя, кто склонен к проявлению мягкости, даже если ему выгоднее будет наказание».[138] Падение Нерона связано с потерей чуткости, пренебрежением или злоупотреблением обязанностью заботиться. Отчасти оно может объясняться отсутствием интереса ко «всем до единого частям государства».

Тем не менее вначале он проявлял «мягкость». Поэт Кальпурний Сицилийский приветствовал возвращение Золотого века, эры спокойствия и мира. На александрийских монетах Нерон провозглашался новым Августом. Нерон попросил разрешения у сената воздвигнуть статую своему отцу Домицию (чтобы удовлетворить семейное благочестие), но отклонил предложение о собственных золотых и серебряных статуях.[139] Подобно своим предшественникам, Гаю и Клавдию, без претензий на достоинство или аукторитас он заявил, «что править будет по начертаниям Августа». Это был намеренный шаг, чтобы избежать неоднозначного наследия преемников Августа. Согласно Светонию, он не упускал возможности для актов великодушия и милосердия и для проявления благожелательности. Он подписывал смертные приговоры с тяжелым сердцем и сожалениями: «О, если бы я не умел писать!» Короткое время он использовал свой статус сына Клавдия, веря в его божественную природу не больше, чем те сенаторы, которые презрительно высмеивали его возвышение, или аудитория, аплодировавшая сатире Сенеки «Отыквление божественного Клавдия», исполнявшейся на сатурналиях в 54 году. Через сорок лет после смерти Августа его модель принципата оставалась единственной достаточно успешной и достойной подражания. Глубокие разногласия в ней были признаком того, что невозможно неограниченно расширять влияние одного человека. Для молодого человека, не имевшего опыта управления, начинавшего проявлять признаки безумия, это было равнозначно приговору. Вероятно, Нерон был обречен на неудачу. Возможно, он был в такой же степени жертвой, как и злодеем.