Плонк!

Прямая блестящая молния прочертила след в темноте, пронесясь над головой Бутуза. Оставшийся стоять на крыльце Шмат охнул, уперся коленями в согнутую спину Бутуза и стал падать вперед.

Женька, выпустивший стрелу, не терял ни секунды. Бросив подводное ружье, он схватился за прислоненное к стене топорище. Нанести удар сразу ему помешало тело Шмата, переваливающееся через сидящего Бутуза. Из спины бандита торчало острие, похожее на кончик новехонького толстого гвоздя.

Шмат упал мягко и почти беззвучно, как будто весь состоял из одежды, ремня и спортивных тапочек на белой подошве. Как только голова Бутуза оказалась на виду, Женька опустил туда стальной клин топора.

Первый удар вышел не слишком точным. Наточенное лезвие топора содрало с черепа кожу с волосами и срезало ухо, после чего ткнулось в ключицу и остановилось. Но Бутуз почувствовал, как горячо и мокро сделалось голове, и решил, что ему пришел конец. Вместо того чтобы выхватить оружие, он схватился за голову.

Это стало очередной его ошибкой, которых он так много совершил в последнее время, что они выстроились в неразрывную цепочку, ведущую Бутуза к роковому концу. Второй удар топора проломил ему темя, прихватив заодно кончик безымянного пальца.

Бутузов вспомнил, как, будучи пацаненком лет шести, он не успел пригнуться на бегу и расшиб голову о какую-то железяку, торчавшую из ограды. Ощущение было таким же. Как и тогда, Бутузов безуспешно силился заткнуть рану ладонью, сделавшейся липкой и скользкой, пытался сопротивляться силе земного притяжения, норовящего опрокинуть его на спину. А еще он принялся… звать маму.

Голос его делался все громче и громче, постепенно обрастая многократным, громогласным эхо. Бандиту казалось, будто он находится внутри исполинского зала, погружающегося во мрак. Сначала темнота была красноватой, потом бордовой, а потом краски померкли. Бутуз крикнул «Мама!» в последний раз, но не услышал себя. Выключили свет и звук. Его не стало.

Для Женьки все это выглядело не столь помпезно. Когда он дважды хватил бандита топором по голове, тот посидел немного, шевеля губами, а потом упал поверх подрагивающих ног своего дружка. Женька выпил литр воды из холодильника и отправился на поиски чего-нибудь такого, во что можно было бы завернуть трупы.

Пенелопа к нему не вышла. Сидела в своем укрытии под столом и таращилась оттуда, молчаливо и неподвижно.

Проснувшись, Летягин долго не мог сообразить, где находится. Было холодно, рядом кто-то храпел, простыня, натянутая на голову неизвестного, походила на саван. Сам Летягин лежал рядом одетый и обутый, что порождало ощущение помятости и неопрятности. Габариты кровати едва позволяли уместиться на ней вдвоем. Единственное окно, пропускающее в комнату серый утренний свет, было распахнуто настежь, оттуда сквозило.

Поднимаясь, Летягин вспомнил, что напился вчера до беспамятства, а также обстоятельства этого унизительного застолья. Не сболтнул ли он чего-нибудь лишнего? Нет. Под предлогом того, что хочется в туалет, выбрался из-за стола и отключился в коридоре. До этого нес всякую ахинею, но Котов явно ничего не заподозрил. А напоил Летягина он специально, надеясь развязать ему язык. Старинный способ, которым в прошлом веке успешно пользовался Сталин. Порой соратников выносили из его столовой на Ближней даче, потому что идти самостоятельно они не могли.

«Со мной этот номер не прошел, — сказал себе Летягин, бродя по комнате в поисках воды. — Но ждать больше нельзя. У Котова совсем крыша поехала. Возомнил себя царем и богом. Так, глядишь, начнет неугодных бросать в клетку с дикими зверями. Черт, куда он меня запихнул?»

Наткнувшись на стул, Летягин наделал столько грохота, что белая фигура села на кровати.

— Ты чего шаришься? — спросила она мужским голосом. — Рано еще, ложись.

— Мне отлить нужно. — Летягин вдруг почувствовал такую настоятельную необходимость сделать это, что засучил ногами. — И пить хочу. Где я?

— Жрать меньше надо, — сказал сосед, поднимаясь во весь рост и оказываясь здоровенным парнем из службы безопасности Котова. — Не думал я, что Никита Петрович алкашей у себя держит.

Теперь стало ясно, почему комната такая маленькая. У всех охранников в «Олимпийском» имелись подобные клетушки, где проходила их личная жизнь. Загоны для бычков.

Острое желание облегчить мочевой пузырь не позволило Летягину дать достойную отповедь. Все, что он сказал, это:

— Холодно тут у тебя, как на Северном полюсе. Где туалет?

— Вчера искал, сегодня опять за свое. — Недовольно бурча, охранник открыл дверь. — Прямо по коридору, последняя дверь налево. Тут будет открыто…

— Я не вернусь, — сказал Летягин. — Спи спокойно, дорогой товарищ.

Изображая эдакое бесшабашное веселье, он на самом деле весь корчился внутри, подобно эмбриону, которому вдруг стало неуютно в материнском животе. Издевательства Котова переходили всякие границы. Без его распоряжения Летягин не попал бы в постель охранника. Чувство унижения было почти физическим.

Кое-как приведя себя в порядок перед зеркалом в туалете, Летягин долго блуждал по периферии котовских владений, пока наконец не отыскал лифт, опустивший его в подземный гараж. Там состоялась нудная процедура выяснения личности, хотя Летягин был уверен, что его знают в лицо. Просто ему показывали, что он здесь никто.

Гоня машину по утреннему городу, Летягин обдумывал планы мести. Убить Котова будет мало. Сначала нужно будет подержать взаперти, доведя до скотского состояния. Чтобы ползал на коленях, выпрашивая кусок хлеба и глоток воды. Подошвы целовал летягинские. А ему этими подошвами в морду, в морду!

Видение усатой физиономии Котова с расквашенным носом облегчило моральные страдания Летягина. Физических почти не было. Похмелье ощущалось, как недосыпание, сопровождающееся расстройством желудка. Перед тем как отправиться в дачный поселок, Летягин завернул домой. Это была ошибка. Возле подъезда его дожидался отец, опухший, желтый, страшный. Несло от него так, словно он не просыхал минимум неделю.

— Опять? — спросил Летягин, поглядывая на окна дома, откуда за ними явно наблюдали.

— Сорвался, — виновато покивал нестриженой головой отец. — Знал бы ты, как мне тяжело одному. Ни работы, ни денег, ни живой души, чтобы поговорить.

Мать ушла от него года четыре назад. Привычка держать запасы спиртного не прошла отцу даром. Однажды он приложился так, что уже не сумел оторваться, а потом вся его жизнь пошла наперекосяк.

Некоторое время Летягин его жалел, подбрасывал ему тысчонку-другую, но потом с благотворительностью было покончено. Каждую перепавшую копейку отец тратил на алкоголь.

Летягин хотел молча пройти мимо и захлопнуть за собой дверь парадного с кодовым замком, но задержался, осенённый внезапной идеей.

— Сколько у тебя за квартиру не плачено, папа? — спросил он, поздоровавшись кивком с соседом, возвращающимся домой с пробежки.