Картина, нарисованная разгневанным Фонвизиным, выглядит беспросветно мрачной и не имеет ничего общего с восторженными описаниями царствования Екатерины Великой и деяний ее героев. В государстве, где самовлюбленный и корыстный фаворит наделен неограниченной властью, царствуют произвол и беззаконие, общепринятые представления о справедливости, порядке и нравственности разрушаются, и страна стремительно погружается в хаос: «Посвятя жизнь свою военной службе, лестно ли дослужиться до полководца, когда вчерашний капрал, неизвестно кто и сказать стыдно за что, становится сегодня полководцем и принимает начальство над заслуженным и ранами покрытым офицером? Лестно ли быть судьею, когда правосудным быть не позволяется? Тут алчное корыстолюбие довершает общее развращение. Головы занимаются одним промышлением средств к обогащению. Кто может — грабит, кто не может — крадет».

Уже в который раз Фонвизин объявляет читателю (в данном случае — наследнику престола Павлу Петровичу, призванному исправить все нынешние российские «несообразности и неустройства»), что государь — подобие могущественного и всеблагого Бога, что «верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных», что «все сияния престола есть пустой блеск, когда добродетель не сидит на нем вместе с государем», что главными достоинствами истинной власти являются ее правота и кротость, что идеальный правитель не дает «послабление пороку», но не бывает слишком суровым к «слабостям людским», «исправляет», «утверждает» и своими трудами вызывает всеобщую любовь подданных. Государственную деятельность екатерининский преемник должен начать с принятия «фундаментальных» и «непреложных законов», призванных регулировать «взаимные добровольные обязательства всех» членов общества, «душой» которого является государь.

Несомненно, «Рассуждение» выдает истинное отношение автора «Недоросля» к «российской Минерве» и ее творению — новой Российской империи, стиль же трактата сближает его с «разговорами» Стародума: те же бесконечно длинные размышления, те же двучастные конструкции, состоящие из затейливых комбинаций одинаковых пар элементов: «…в тогдашнем веке придворные были воины, да воины не были придворные»; «Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал себя за многих. Зато нонче многие не стоят одного»; «Не имей ты к мужу своему любви, которая на дружбу походила бы. Имей к нему дружбу, которая на любовь бы походила», — поучает своих собеседников Стародум. «Слаба душа, если не умеет управлять прихотливыми стремлениями тела. Несчастно тело, над коим властвует душа безрассудная», — вторит ему автор «Рассуждения». В «Недоросле» милосердный Стародум объясняет Простаковой, что, лишившись возможности творить зло, она почувствует большое облегчение. Эту же мысль Фонвизин проводит в «Рассуждении», но уже применительно к правосудному государю: «…для его же собственного блага должен он уклоняться от власти делать зло». Или: «…невозможность делать зло может ли быть досадна государю?» Размышляя о крайней уязвимости могущественной внешне Российской империи, Фонвизин, как и в «Недоросле», обращается к своей любимой «скотской» теме: вспоминая восстание Пугачева, он утверждает, что эту обширную державу «мужик, одним человеческим видом от скота отличающийся, может привести, так сказать, в несколько часов на самый край конечного разрушения и гибели».

Отметим попутно, что об иллюзорном могуществе России писали иностранцы-современники Фонвизина («Российская власть вознесла колоссальное тело, ростом подобное Риму, но лишенное римских мускулов», — отмечал в 1790 году, сразу после окончания русско-шведской войны густавианский стихотворец Е. Д. Эльф), а в эпоху, от Фонвизина далекую, в 1730-е годы, о скотоподобии русского мужика рассказывала своим единоземцам супруга английского посланника в России леди Рондо. Из ее записок следует, что российский «народ весьма учтив, но так угнетен бедностью, что едва виден в нем образ человеческий». Однако если леди Рондо отмечает не вполне человеческий облик наделенных вполне человеческими достоинствами простолюдинов, то Фонвизин, по своему обыкновению, имеет в виду моральные качества своих современников, подлых и благородных, Емельяна Пугачева и Тараса Скотинина, по большому счету, в равной степени опасных для многострадального отечества. Некоторые фонвизинские игры со словами выглядят остроумными настолько, что могли бы стать украшением фонвизинской же комедии: почему монарха, «порабощенного одному или нескольким рабам своим», называют самодержцем? — задает вопрос чрезвычайно серьезный на этот раз автор «Рассуждения» и тут же отвечает: «Разве потому, что самого держат в кабале недостойные люди»; или разве не возмутительно, что в этой стране «никто не намерен заслуживать, всякой ищет выслуживать». Итак, человек Панина находит идеальную форму для провозглашения своих и «своего милостивого графа» идей и создает сочинение, призванное стать своеобразным введением к незаконченному политическому манифесту братьев Паниных.

О возможной судьбе этого трактата известно из записок племянника автора, героя войны 1812 года и декабриста Михаила Александровича Фонвизина (по мнению исследователей, не вполне достоверных, но важных и ценных). По его словам, «список с конституционного акта хранился у родного брата его редактора (Д. И. Фонвизина. — М. Л.), П. И. Фонвизина. Когда в первую французскую революцию известный масон и содержатель типографии Новиков и московские масонские ложи были подозреваемы в революционных замыслах, генерал-губернатор князь Прозоровский, преследуя масонов, считал сообщниками и единомышленниками их всех, служивших в то время в Московском университете, а П. И. Фонвизин был тогда его директором. Пред самым прибытием полиции для взятия его бумаг ему удалось истребить конституционный акт, который брат его ему вверил. Отец мой, случившийся в то время у него, успел спасти введение или Considérant». По словам Михаила Александровича, этот документ долгое время хранился у него, но был похищен неким книгопродавцем, а снятая заранее копия — конфискована во время следствия по делу декабристов.

Независимо от этого «Рассуждение» приобрело огромную популярность и после смерти Фонвизина ходило в многочисленных списках, правда, под самыми разными названиями: «Мысли покойного Дениса Ивановича Фонвизина о необходимой нужде в непременном законоположении для Российской Империи» или «О праве Государственном. Сочинение покойного Дениса Ивановича Фон Визина». В то же время к моменту завершения работы над «Рассуждением» дела министра Никиты Ивановича Панина, не одно десятилетие руководившего внешней политикой империи, обстояли очень неважно.

Граф Панин, по мнению императрицы, неизменно препятствовавший осуществлению всех ее замыслов, вызывал крайнее неудовольствие Екатерины, и его положение при дворе становилось все более шатким. Начавшиеся в ноябре 1780 года переговоры с Австрией, союз с которой активно приветствовал Потемкин, знаменовали близкий конец выпестованной Паниным Северной системы и окончательный отказ от пропрусской ориентации российской внешней политики. Разочарованный министр, потерпевший поражение в схватке со светлейшим князем и в марте 1781 года лишенный расположения императрицы, в конце апреля 1781 года отправился в отпуск и по возвращении в столицу в сентябре того же года был окончательно отставлен от дел. Теперь его функции выполнял решительный сторонник «греческого проекта», будущий канцлер — Александр Андреевич Безбородко, но опальный министр продолжал борьбу. Как следует из депеши английского посланника Джеймса Харриса, датированной октябрем 1781 года, неожиданную поддержку Панин находит у не желавшего его окончательной погибели Потемкина и при участии верного Фонвизина поддерживает с ним тайные контакты.