Щелконека желательно оставить у границ Алъбаниса. На тот случай, если она потребуется для помощи нашим альбанским сторонникам. В остальном же — Поммерн, Поммерн и еще раз — Поммерн!

Де Умбрин

* * *

Унзиболану де Фридо-Браншу в жизни везло не слишком. Проплавав больше двадцати лет, он командовал самым слабым фрегатом Пресветлой Покаяны.

Реально этот так называемый фрегат не превосходил померанские корветы последней серии. Тем не менее в официальных списках флота базилевса-императора «Дюбрикано» черным по белому числился фрегатом. Соответственно его командиру полагался чин кавторанга. Но де Фридо-Бранша уже шестой год держали в третьем ранге без внятных объяснений. И вовсе не потому, что он был плохим моряком. Напротив, Унзиболан де Фридо-Бранш проявил себя с самой лучшей стороны в нескольких морских сражениях.

Однажды, будучи старшим офицером корвета «Чейро», он заменил раненого капитана, подавил вспыхнувшую было панику, а потом взял на абордаж хорошо вооруженный гукор мятежного магрибского паши. При этом собственноручно зарубил четырех мамелюков. А во время последней альбанской войны «Чейро» под его командой больше трех часов один на один держался против пятидесятипушечного фрегата. Унзиболан получил ранение, его корабль потерял грот-мачту, имел две сотни пробоин, но из боя не вышел. Так что дело было не в отсутствии необходимых качеств, в другом. Конкретно — в наличии приставки «де» перед фамилией «Фридо-Бранш».

Неприязненное отношение сострадариев к дворянству имело прочные корни. Во времена возникновения ордена, откровения святого Пампуаса, его основателя, среди образованной части общества вызывали лишь высокомерное пренебрежение. И то — в лучшем случае. Так что при своей земной жизни Великий Корзин-из-Бубудусы находил поддержку только снизу. Сторонников он привлекал не столько силой идей, сколько умело играя на извечной враждебности бедных к богатым.

В результате Орден пополнялся невежественными, озлобленными и мстительными людьми, из которых легко получались фанатики. А поскольку бороться за власть им приходилось главным образом с аристократией, и Орден в целом, и его карательный корпус бубудусков весьма недружелюбно относились к дворянскому сословию.

Впрочем, не ко всему сословию. Только к его мужской части. К женской части святые отцы относились не в пример мягче, считая женитьбу на дворянках своеобразной формой обращения заблудших на путь истинный. Более того, придавали этой форме столь важное значение, что ради нее отменили древний запрет своего же ордена на бракоразводные процессы.

Все это хорошо усвоила мадам де Фридо-Бранш. Будучи на девять лет моложе своего мужа, устав от нехватки денег и обладая привлекательной внешностью, она без труда нашла себе перспективную партию в виде некоего проконшесса, чрезвычайно озабоченного перевоспитанием дворянок.

* * *

А доблестный капитан имперского флота вернулся из очередного, причем весьма короткого плавания в совершенно пустой, свободный даже от мебели дом. И там, среди стен с пятнами на месте бывших трофейных магрибских ковров, он безо всяких усилий со своей стороны превратился в того, кем никогда не собирался быть, — в философа.

В новом качестве де Фридо-Бранш здраво рассудил, что затевать имущественную тяжбу с орденом опаснее, чем брать на абордаж магрибский гукор. И подал рапорт с прошением перевести его на куда-нибудь. Чем подальше, тем получше.

Это был первый за всю его карьеру рапорт, возымевший последствия. Через удивительно короткое время вместо небольшого корвета «Чейро», приписанного к порту Ситэ-Ройяль, де Фридо-Браншу дали небольшой фрегат и отправили во град Муром, чрезвычайно славный женской красотой и крепостью напитков. Утешили, так сказать.

И все бы хорошо, однако в своем новом назначении капитан третьего ранга Унзиболан де Фридо-Бранш без труда различил некую форму милости со стороны бывшей супруги, после чего стал плохо спать по ночам. Все не мог решить, что же лучше, — не самая лучшая жена, либо не самый лучший фрегат. А когда удавалось заснуть, страшно злился, если его будили. Иногда даже опускался до мордобоя.

Впрочем, во флоте его величества капитаном он был далеко не самым сволочным и уж точно — не самым худшим. А к мордобою там давно привыкли. И никогда не отвыкали.

* * *

8 июля 839 года де Фридо-Бранша разбудили во втором часу ночи.

— Обрат капитан, обрат капитан!

— Утопии, безумец.

— Никак не могу, — трепеща сообщил матрос.

— Это почему?

— Обрат старпом приказал вас сначала разбудить. А потом уж — к черту.

— А, — сказал капитан и открыл один глаз.

В сером сумраке каюты выделялся чуть более светлый прямоугольник двери. На коммингсе настороженно замер вестовой, в любую секунду готовый увернуться от любого предмета. Это был ловкий шельма, старпом знал кого посылать. Швыряться не имело смысла.

Де Фридо-Бранш сел в постели.

— Ну? Опять муромцы обливаются? Или померанцы больно бьют?

— Никак нет. Ни то, ни другое.

— Тогда что?

— Швыряться не будете?

— Не попаду.

Матрос успокоился и даже ухмыльнулся.

— «Гримальд» снимается с якорей, третьего ранга обрат.

— Я те щас за обрата третьего ранга…

Вестовой дожидаться не стал.

* * *

Сказать, что де Фридо-Бранш удивился, было бы мало.

Уже третья неделя пошла с того дня, когда померанский корвет «Гримальд» и покаянский фрегат «Дюбрикано» демонстрировали присутствие двух соперничающих держав в порту Великого Мурома. Матросы с враждебных кораблей несколько раз успели подраться в местных кабаках, после чего в кубриках имперского фрегата стал весьма известным некий молодой кузнец Ференц из Южного Поммерна.

А де Фридо-Бранш успел выучить все выщербины на борту супостата (на абордаж его пытались брать, да явно зубы обломали), пересчитал все палубные лебедки (хороши, заразы!), не говоря уж о пушках.

Корабли стояли так близко друг к другу, что по утрам, после подъема флага, Унзиболан со своей палубы не без иронии раскланивался с корветтен-капитаном Оюнтэгом Монгола, командиром «Гримальда». В общем, попривыкли друг к другу. Казалось, ситуация складывается надолго. Зря, значит, казалось.

В светлых сумерках, заменявших в Муроме июльскую ночь, «Гримальд» был виден прекрасно. На корвете уже выбрали якорную цепь. Под марселем и кливером корабль медленно разворачивался в сторону разведенного на ночь Каменного моста.

Де Фридо-Бранш пожал плечами.

— Ну и что? — сказал он. — Пусть катятся. Наше дело — сторона. Приказа оставаться в Муроме никто еще не отменял.

И ушел в свою каюту. Но едва успел задремать, как старший помощник явился лично и деликатно кашлянул.