наступило утро, так как по субботам он приходил в Мантейгас поздно и ему удавалось лишь мельком увидеть Идалину: они перекидывались несколькими словами, когда он проходил мимо ее дома.

Воскресенья казались Орасио самыми приятными днями его жизни, особенно до того, как они наступали. Встречи с Идалиной всегда радовали его, но в конце концов счастье омрачалось тревогой. Орасио чувствовал в словах невесты сомнения, недомолвки; она избегала говорить с ним о будущем, будто не верила в его надежды на больший заработок и постройку своего домика. Однажды вечером, когда Орасио сказал, что в следующем году они, возможно, обвенчаются, Идалина расплакалась и, как он ни добивался, не объяснила причины своих слез. Иногда по отдельным словам девушки Орасио догадывался о ссорах между нею и родителями, и его охватывала злоба против стариков. Он делился с Идалиной своими планами и рисовал все в более радужных красках, чем представлял сам. Идалина слушала его молча, казалось даже, что она соглашается с женихом. Но вскоре ее глаза снова становились грустными. Видя это, Орасио мрачнел. Его настроение и вовсе портилось, когда он встречался с родителями Идалины, которые холодно отвечали на его приветствия и как будто стремились избежать разговора.

В своем собственном доме Орасио тоже было неспокойно: он чувствовал, что мать что-то скрывает от него. Она интересовалась жизнью сына в Алдейя-до-Карвальо, его дружбой с Марретой и Мануэлом Пейшото, событиями в семье Рикардо… Иногда она спрашивала, сколько времени ему потребуется, чтобы стать настоящим рабочим. Ее слова, как и слова Идалины, были полны недомолвок — она не умела их скрыть. Мать никогда не говорила о его предстоящей женитьбе. Если речь заходила об Идалине, сеньора Жертрудес ограничивалась похвалами по ее адресу; если же Орасио заговаривал о родителях девушки, она замолкала.

В одно из воскресений, вернувшись домой после свидания с Идалиной, Орасио застал мать одну и решил поговорить с ней напрямик: он хотел докопаться до истины, ему начинало казаться, что его дурачат.

Мать ответила не сразу.

— Это все тебе мерещится… — сказала она наконец. — Что могло произойти?

Орасио настаивал, кричал, размахивая руками, что с ним обращаются, как с ребенком. — Что-то происходит, я это отлично вижу, — твердил он.

Столкнувшись с настойчивостью и раздражением сына, сеньора Жертрудес решилась:

— Ничего особенного… Просто они не верят, что ты чего-нибудь добьешься в жизни… И не хотят больше ждать…

— Они? Кто они?

На этот вопрос сеньора Жертрудес не ответила.

— Идалина тоже? — добивался Орасио.

— Нет, она нет, — успокоила его мать. — Да ты это должен знать лучше меня… Идалина хорошая девушка. Она мне нравится все больше и больше…

— Но тогда… — Орасио опустил голову; мать печально смотрела на него. — А вы? Вы тоже думаете, что я ничего не добьюсь в жизни?

Сеньора Жертрудес заколебалась, потом с деланной непринужденностью воскликнула:

— Конечно, добьешься! Ты молод, здоров, настойчив. Устроишь свою жизнь, если не с Идалиной, так с другой. Не убивайся из-за этого!

Орасио почувствовал какую-то недоговоренность — ясно, мать хочет утешить его.

— Не понимаю… — пробормотал он. — Как и откуда они могут знать, что я ничего не добьюсь, если я только недавно поступил на фабрику? Что за спешка?

Мать решилась было сказать сыну все, потом сдержалась, но в конце концов у нее вырвалось:

— Я не хотела огорчать тебя, но теперь думаю, что лучше сказать. Здесь был один малый из Гоувейи, он начал ухаживать за Идалиной…

Орасио резко вскочил:

— Что? Что вы сказали?

— Успокойся… Тебе не из-за чего волноваться. Идалина не обращала на него никакого внимания. В самом деле никакого. Мать ее, та действительно из кожи лезла вон. Похоже, что у парня есть кое-что за душой, и Жануария всячески старалась подсунуть ему дочку. Но Идалина держалась хорошо. Так хорошо, что он убрался восвояси и больше не возвращался.

— Я сразу заметил — тут что-то не то! Теперь я все понимаю… Кто он?

— Какая разница? Парень попробовал развлечься. Вышло бы дело — хорошо; не вышло — что ж поделаешь? Ты на его месте поступил бы точно так же…

Орасио, мрачный, продолжал допытываться:

— Но кто он?

— Да что тебе до этого? Он тебя не знает и не обязан уважать. Попалась хорошенькая мордашка, ну он и подмигнул ей; девушка его отшила, тем и кончилось. О чем же тебе тревожиться?

— Но я должен знать, кто он!

— Ну и узнавай! Ты упрям, как твой отец. Если ты что-нибудь сделаешь парню, я первая осужу тебя. Будь он твой друг, твой знакомый, тогда ты бы мог быть в претензии. Но тут…

— Меня дурачили! Так я и думал! Почему вы не рассказали мне об этом раньше?

— А зачем? Если бы я видела, что это серьезно… Вначале я, правда, беспокоилась… Настолько, что однажды, когда Идалина проходила мимо, не выдержала и позвала ее. Мне довелось слышать кое-какие разговорчики, и я хотела добиться правды. Она, бедняжка, ударилась в слезы и рассказала все. Мне ее стало по-настоящему жаль — девушке не было житья от стариков, и она немало выстрадала… Ты от этого случая только выиграл. Все узнали, что Идалина не променяет тебя даже на богача.

Он слушал, возмущенный родителями Идалины.

— Старые бесстыдники! — воскликнул он. — Где это видано? Дочь просватана за меня, а они стараются подсунуть ее другому!

Сеньора Жертрудес мгновение помолчала. Потом медленно проговорила:

— Ну, знаешь… Сказать по правде, я не люблю Жануарию, я даже была недовольна, когда ты начал ухаживать за ее дочкой. Но решила не вмешиваться. Твоя бабушка тоже не хотела, чтобы я вышла замуж за твоего отца, а в конце концов мы хорошо прожили жизнь. Я ни разу не ссорилась с Жануарией, но она мне никогда не нравилась. А теперь, если встретимся: «здравствуйте», «до свидания» — вот и весь разговор. И все-таки надо войти в их положение. В семье много ртов. Дети растут, и расходы все увеличиваются. Будь у них хоть какие-нибудь сбережения!.. Но они живут еще беднее нас. Когда Идалина работает поденщицей, это все же какое-то подспорье. Но когда работы нет… а ведь так бывает чаще… Нужно войти в их положение… Будь я на месте Жануарии, я бы поступила иначе. Но никто не вправе их осуждать…

Орасио сел, уперся локтями в колени и обхватил ладонями лицо. Невидящими глазами он смотрел на огонь.

Сеньора Жертрудес продолжала:

— В тот день, когда Идалина была здесь и расплакалась, твой отец сказал ей, что решил продать наш участок, чтобы вы поженились. И я пошла бы на