– Через час отбываю, – добавил консул. – Германия признает правительство Франко еще до полудня.

Под глазами у него лежали темные круги, и видно было, что эту ночь он провел без сна. Фалько глянул на висевший над камином портрет Гитлера в полный рост: вся нижняя половина туловища – от пояса до сапог – почернела от копоти. Он подумал, что консул, сжигая бумаги, должно быть, получал злорадное удовольствие от того, что с портретом происходит такое. Дверь в смежную комнату была открыта, и Фалько увидел два чемодана, а на них – пальто и шляпу.

– Как собираетесь уходить?

– Морем. Надо поскорее выбираться отсюда, потому что местные власти могут выкинуть какой-нибудь фортель. В порту ждет катер, доставит меня на «Дёйчланд».

Фалько, заинтересовавшись, вскинул бровь. Наконец-то все определилось. Маски долой. До сей поры никто не знал, что в здешние воды зашел немецкий тяжелый крейсер «Дёйчланд». Это означало, что рейх принял серьезные меры. Защитить своих подданных, находящихся в «красной зоне», и заодно показать зубы. В опасной улыбке акулы, готовой отбросить притворство.

– Хорошо, что пришли, – сказал консул. – У меня для вас тут кое-что есть.

Он подошел к открытому сейфу в углу кабинета, вытащил конверт и передал его Фалько, который заметил лежащий на полке «люгер». В конверте оказалось два листка.

– Последняя сводка из Саламанки. Получил через Берлин три часа назад.

Фалько просмотрел листки. Шифровка. Группы цифр и букв. Чтобы прочесть, нужны шифровальный блокнот и добрых полчаса.

– Я полагаю, передать ответ уже нельзя.

– Правильно полагаете. Я только что привел в негодность мой телетайп. А телефоном пользоваться не отважусь.

Из того же сейфа консул достал коробку «Партагас», где оставалось три сигары. Одну предложил Фалько, другую сунул себе в рот, а третью спрятал в нагрудный карман пиджака, откуда выглядывал белый уголок платка.

– Эти Республика не покурит, – сказал он, покуда Фалько подносил ему огня.

Потом отошел к письменному столу, открыл ящик и вернулся с бутылкой «Курвуазье» и двумя бокалами, с которых сдул пепел.

– Коньяк пьете?

– Пью все, что нальют.

– Тогда простимся как подобает. Prosit.

Они выпивали и курили не торопясь. За окном расстилалась великолепная панорама порта, раскинувшегося по ту сторону стены: солнце освещало пакгаузы, навесы, краны – и серые силуэты военных кораблей перед волноломом. Вдалеке, на горизонте, за вершинами гор, увенчанных башнями замков, собирались тучи.

– Жаль, что приходится уезжать, – сказал консул. – Три поколения моей семьи жили здесь, понимаете? Но времена нынче скверные… Слышали – у кладбища утром обнаружили еще один труп? Сына портного с Калье-Майор пустили погулять. Говорят, за тайные симпатии к фалангистам.

Фалько бесстрастно сделал глоток. Коньяк оказался отличный и хорошо выдержанный. Согревал и нежил. Сигара тоже была на редкость хороша. И вообще хорошо быть живым, сказал он себе, курить гавану и пить французский коньяк, а не лежать на белом мраморном полу с картонной биркой на большом пальце ноги.

– Занятная у вас работа, – как бы между прочим заметил консул. – Я бы с вами не поменялся… По крайней мере, у меня хоть дипломатический паспорт есть.

Фалько выразительно сморщился:

– Здесь, в Испании, это недорого стоит.

– Вы правы, правы… – Консул показал на засыпанный пеплом кабинет и чемоданы в соседней комнате. – По этой причине я предпочитаю без нужды не рисковать. И часа через два, если все пойдет хорошо, я буду, как у вас тут говорят, смотреть на быков из-за барьера.

– Я вам завидую. Да.

Консул окинул его пытливым взглядом, будто сомневался, что Фалько говорит правду.

– Когда расшифруете сообщения? – спросил он.

– Как только вернусь к себе в пансион.

– Я не верю, что вы питаете иллюзии насчет секретности информации, которая в них содержится… Тем более что их переслали мне из Берлина, – сказал консул с усталой улыбкой сообщника.

– Разумеется, нет. – Фалько взглянул на консула с неожиданным интересом: – Может быть, сообщите кое-что авансом?

– Официально считается, что я ничего не знаю. И вообще я вам ничего не передавал…

– Так, эту часть опускаем. Обойдемся без пролога. Мне будет полезно знать все, что знаете вы.

Санчес-Копеник в задумчивости попыхтел сигарой. Потом, видимо, решился:

– Послезавтра в час пятнадцать пополуночи «Дёйчланд» откроет огонь по гавани Аликанте, железнодорожной станции и хранилищам «Кампсы»[23]. А заодно словно бы ненароком даст залп по окрестностям тюрьмы. Этого будет достаточно, чтобы оттуда никто носа не высунул, пока идет обстрел.

Фалько поинтересовался, под каким же соусом будет подано такое откровенно враждебное действие, и консул объяснил. Бомбардировку объявят ответной мерой за акты насилия, которые через несколько часов после того, как правительство Франко будет признано рейхом, затронут интересы последнего на территории Республики. В этом можно не сомневаться: аналитики абвера предвидят разгром германского посольства, где нашли убежище полсотни испанцев. И в настоящее время дипломатический персонал эвакуируется.

– А что же с испанцами этими будет? – спросил Фалько.

Консул мрачно усмехнулся. Приподнял бокал на уровень глаз и выпил не чокаясь, как за помин души.

– Мне бы не хотелось оказаться на их месте. Да и на вашем тоже. Вытащить их оттуда не представляется возможным. И кроме того, я ни минуты не сомневаюсь, что в здании миссии обнаружат оружие и подрывную литературу.

Фалько показал глазами на пистолет, лежавший на полочке сейфа:

– Иными словами, вы переходите от сомнительного нейтралитета к несомненной враждебности…

– Примерно так. Да, и вот еще что – для вас это важно… Наше консульство в Аликанте тоже эвакуируется.

– Этого следовало ожидать.

– А значит, мы ничего не сможем сделать для вас.

– Ясно.

– Ну, вот и все, что я имею вам сообщить.

Последовало молчание, нарушаемое лишь посасыванием сигар и прихлебыванием коньяка. Фалько смотрел на закопченный портрет фюрера. Рано или поздно, подумал он с фатализмом, свойственным его холодной натуре, все это сгинет к соответствующей матери. Камины, заваленные пеплом сожженных бумаг, и пустые сейфы. Трупы, брошенные в придорожные кюветы или под кладбищенскую ограду. А сейчас пришло время таких, как он. Волки и овцы. И в это время быть волком – единственная гарантия. Поможет выжить. Но тоже не всегда. А потому всегда полезно носить неприметную серую шкуру. Передвигаться скрытно по границе тьмы и тумана. Внезапно он остро ощутил свою уязвимость и страстно захотел вернуться во мрак, из которого его выманили. Слишком долго пробыл он во враждебном окружении, слишком сильно раскрылся. И сейчас невольно вздрогнул, сообразив, что нарушил старинную заповедь Нико, своего инструктора-румына (в 1931 году адмирал на месяц послал его в Тыргу-Муреш, в секретный тренировочный лагерь, где среди прочего учили диверсиям и убийствам), напоминавшую о кодексе скорпиона – гляди медленно, жаль быстро, а смывайся еще быстрей.