– Если нас возьмут, сделают то же самое, – сказал он Еве Ренхель. – С ними, с тобой, со всеми. Впрочем, тебе и Кари будет похуже.

– Знаю. Потому и стою тут, смотрю на тебя… Много интересного узнала.

– О ком?

– О себе.

Ева по-прежнему стояла, прислонясь к стене, скрестив руки на груди. Да нет, она красива, заключил он, оглядывая ее плечи пловчихи, крепкие стройные ноги, золотистые волосы, остриженные коротко, по-мужски и придававшие ей какую-то странную, смутную притягательность андрогина. Двусмысленную прелесть, которая причудливо сочеталась с ощущением редкостной телесной крепости.

Сделав над собой почти физическое усилие, Фалько вернулся к действительности. Несколько раз глубоко вздохнул и посмотрел на Портелу:

– Ладно, товарищ, начнем сначала… Кого еще ты успел выдать?

Через пятнадцать минут они вышли в коридор, где их ждал Хинес Монтеро. Портелу, прикрутив к стулу, оставили в номере. Мгновение назад он потерял сознание.

– Не колется, – сказал Фалько. – А продолжать бессмысленно. Он сейчас готов сознаться в чем угодно. Есть грань, за которой это происходит со всеми.

– А что если он говорит правду? – спросила Ева.

Хинес посмотрел на нее удивленно:

– Ты же видела документ. Мы все видели… Сомневаться не приходится.

Юный фалангист уже пришел в себя. И теперь выказывал – или изображал – твердую решимость. Нетрудно догадаться, подумал Фалько, что так он заглаживает свою недавнюю слабость.

– Это может быть подделка, – сказала Ева.

– Ты ведь сама его принесла.

– Могли специально подложить.

– Чтобы ты его нашла? Сама-то в это веришь?

Ева беспомощно вскинула руки:

– Нет… По правде говоря, не верю.

Все трое переглянулись. Пламя свечи, горевшей на перилах, заметалось, и лиловатые тени замелькали по их сосредоточенным лицам. Убийцы держат совет, бесстрастно подумал Фалько. Мастер и два любителя. От этой мысли по лицу скользнула жестокая усмешка. Отчужденная и больше похожая на гримасу. Ева заметила ее.

– Ну и что же нам делать теперь? – спросила она.

Хинес судорожно сглотнул. Даже в красноватом свете свечи было видно, как он бледен.

– Слишком много говорим, – сказал он. – Пора кончать с этим.

– Ты, что ли, возьмешься?

– Кому же еще.

Все, что произносил Хинес, звучало со слегка вопросительной интонацией и как бы немного недоуменно. Ева смотрела на него с сомнением:

– А Кари?

Хинес не ответил.

– Забирай Кари и уходите обе, – посоветовал Фалько. – Пешком. Машину оставите нам.

– Где это будет?

– Да какая разница? – вскинулся Хинес. – Прямо здесь. И сейчас…

– Неразумно, – снова вмешался Фалько.

Оба уставились на него. Дилетанты дырявые. Ввязались в это дело, думая, что геройствовать в «красной зоне» – это примерно как в английских фильмах про шпионов. Что он – Роберт Донат, а она – Мэдлен Кэрролл[22]. Однако на поверку выходит иначе. Реальность будет пожестче. Кровь – субстанция липкая, остается надолго и на пальцах, и в памяти. Совершить преступление не так просто, как кажется. Не всякому по плечу. Многого, конечно, можно достичь терпением, привычкой, убежденностью в своей правоте, но не все люди – прирожденные убийцы.

– Одно дело – нести труп, а другое – вести живого человека, способного переставлять ноги. Вести лучше, чем нести. Кроме того, он не выпачкает сиденье.

Лицо Хинеса мгновенно помертвело. Он почти отпрянул. Тут Фалько встретил взгляд Евы.

– Я пойду с тобой, – сказала она совершенно спокойно. – Я нашла эту бумагу. Я принесла ее вам. Значит, мне и отвечать.

Хинес в изумлении обернулся к ней.

– Но ты… – начал он.

Во взгляде Евы было презрение. Превосходство. Нужны тысячелетия, чтобы смотреть так, подумал Фалько.

– Ну, договаривай. Я – женщина, ты хотел сказать?

Казалось, наступившее молчание длится целую вечность. Первым его нарушил Фалько:

– Мне нужен кто-нибудь – все равно кто. И не тяните, решайте.

– Пойдемте втроем, – сказал Хинес.

– Не возражаю. Ева, пойди скажи Кари, чтобы шла домой. Потом подгони машину к самым дверям.

Та, словно не слыша, не сводила глаз с Хинеса.

– Ты не пойдешь, – сказала она с неожиданной твердостью. – Кари может нарваться на патруль, так что проводи ее. Идти почти полчаса. – И показала на Фалько: – Я останусь с ним.

– Что за чушь!.. – возразил Хинес. – Я…

– Хватит! – оборвал его Фалько, приняв решение. – Отправляйся к сестре, а Ева со мной.

– Не думаю, что…

– Это приказ, понятно? Приказ надо выполнять.

Хинес растерянно моргал, переводя взгляд с Фалько на Еву и назад. Фалько почувствовал, что за этой растерянностью и униженностью скрывается облегчение. Монтеро вышел, не сказав больше ни слова. Фалько и Ева стояли лицом к лицу.

– Оружие есть? – спросил он.

И с удивлением отметил, что она восприняла его вопрос так спокойно, словно он осведомился, есть ли у нее сигареты.

– Есть. В плаще в кармане.

– Тогда пошли.

– Вы убьете меня… – стонал Портела. – Вы убьете меня.

Он сидел сзади, со связанными руками. Фалько покуривал рядом. Ева молча вела машину.

– Я никого не предавал… Клянусь вам.

Фары выхватывали из темноты пустыри по обе стороны дороги – грунтовой, извилистой и со множеством рытвин и выбоин. «Испаносюиза» подпрыгивала на рессорах, покряхтывала, поскрипывала. В тусклом свете луны, почти скрытой тучами, угадывались темные бесформенные громады близких гор. Наконец, после длинного поворота возникла полуразрушенная кирпичная стена. Над ней виднелся высокий силуэт печной трубы.

– Здесь, – сказала Ева.

Фалько, перегнувшись через Портелу, открыл дверцу с другой стороны и вытолкнул его наружу. Ева уже вышла из машины.

– Сволочи вы, – сказал Портела.

Вылез и Фалько. Портела не устоял на ногах, и теперь Ева помогала ему подняться.

– Тварь… – процедил он, извиваясь всем телом. – Сука… Грязная сука…

Фалько довольно мягко подхватил его под руку и отвел на несколько шагов в темноту. Потом поставил на колени так, что смутное лунное свечение обрисовывало голову и плечи. В такие минуты он старался, чтобы в голову не лезло ничего, связанного с тем, что делал или собирался сделать, – ничего, кроме чисто практических деталей предстоящего. Место, случай, средства. Моральный аспект он оставлял на потом, когда можно будет взглянуть на него сквозь просвечивающую на свету влагу в стакане и завитки табачного дыма. А тут это ни к чему и может только помешать действиям. Усложнить их. Сами же они должны быть просты и предельно конкретны. И еще должна быть воля к этим действиям, чем бы ты их ни совершал – пулей, ножом, рояльной струной, голыми руками. Убийство человека в техническом отношении почти ничем не отличается от убийства животного. Единственное неудобство лишь в том, что человек иногда понимает, что с ним должно произойти, а это уже меняет дело. Человек же, который сейчас стоял перед Фалько на коленях, прекрасно знал, что умрет.