– Владик, но у тебя же могут быть другие дети, а у меня уже нет. – Лина плакала, понимая, что через суд она на самом деле никогда ничего не добьется.

– Ты все сделала сама – ты убила моего ребенка и лишила себя радости материнства. Если бы ты тогда сделала по-другому, то сейчас у нас было бы двое детей, которых мы могли бы поделить, и ты бы еще смогла рожать, сколько тебе вздумается. Так что сейчас не пытайся меня разжалобить!

– Но Рада... – женщина не успела закончить предложение.

– Я любил тебя, я все делал для того, чтобы ты была счастлива: носил на руках, кормил, одевал, простил тебе измену, довел отца до самоубийства, только бы ты улыбнулась! А ты на это все мне сказала: «Я люблю другого!» Убирайся, видеть тебя не хочу. Дочь останется со мной!

Лина покорно кивнула головой – она знала, что каждое слово пока еще мужа – правда. Она на самом деле виновата перед ним и не имеет права просить, угрожать или давить. Покидав кое-какие вещи, она поволокла тяжелый чемодан к выходу – Влад даже не шелохнулся, чтобы ей помочь. Он молча смотрел в пустой стакан. Вдруг раздался голос Лины:

– Влад! Бони!

Мужчина кинулся в коридор и увидел тельце своей любимицы – собачка была мертва. Сев на колени, он прижал к себе трупик Бони, сказал тихо: «Уходи» – и разрыдался... Лина поняла, что дальше разрывать сердце когда-то родному ей человеку она не может. Она тихо прикрыла за собой дверь и вышла на улицу. Петр уже ждал ее.

Он подбежал и взял чемодан из рук любимой. Тысячи вопросов готовы были сорваться с его уст, однако потерянный вид Лины остановил его. «Потом, я все узнаю потом, – думал он. – Сейчас главное – увезти ее отсюда».

Сегодня у Рады бат-мицва. Согласно законам иудаизма, когда еврейская девочка достигает двенадцати лет, она считается совершеннолетней в религиозном отношении и ответственной за свои поступки, то есть становится бат-мицва, что в переводе означает «дочь заповедей».

Все эти годы Рада жила с отцом, который ей ни в чем не отказывал, но в глубине души очень страдала из-за отсутствия матери. Обиженный на жену Влад не смог простить Лину и дать возможность матери нормально общаться с ребенком – в те редкие дни, которые определили Лине судом как дни посещений, он старался сделать так, чтобы Рада была занята чем-то еще, и нечастые встречи двух близких людей становились очень короткими. Боль не отпускала мужчину, и он часто присаживался к детской кроватке и жаловался на судьбу, ругал бывшую жену и иногда просто рыдал, уткнувшись в нежно-розовое одеялко дочери. Молодой отец думал, что девочка крепко спит, поэтому позволял себе такие исповеди, но Рада, отвернувшись к стенке, грустно смотрела на белую поверхность и думала о бедном папе. Она жалела его, страдала вместе с ним и ругала себя за то, что никак не может помочь этому взрослому горю. В тот год, когда ушла мама, а у папы разбилось сердце, в душе Рады что-то сломалось, что-то навсегда изменилось в маленькой девочке, которая в один момент потеряла любимую бабушку, собачку, которая была в ее жизни с самого рождения, ласковую маму и веселого любящего папу.

– Рада, хватит есть сладости, – в редкие встречи с дочерью выговаривала Лина. Она была в ужасе, что ее маленькая дочь так располнела. – Ты же девочка, ты должна следить за собой. Так нельзя, Радочка...

А Рада смотрела на красивую маму и злилась на нее: «Если бы ты не была так красива, то на тебя не обратил бы внимание твой новый муж, и тогда мы остались бы семьей. Красота причиняет зло окружающим людям! Я не хочу делать другим так больно, как сделала ты, мамочка!» В ответ на слова Лины девочка брала горсть печенья и запихивала себе в рот, желая наказать женщину за свою боль и боль отца.

Владу действительно было больно, так больно, что он перестал отдавать себе отчет в том, что происходит. Он разрешал дочери все, для нее не существовало слова «нет», он ее не воспитывал, не учил, не направлял... Он просто пустил жизнь маленькой потерянной девочки на самотек, считая, что именно вседозволенность сможет заменить ребенку счастливую семью. Влад словно не видел, что к двенадцати годам его малышка превратилась в толстого подростка, лицо которого покрыто прыщами; он не замечал, что у девочки нет подруг и друзей, что она все время проводит с ним, не выпуская его из поля зрения даже на минуту; он не понимал, что ребенку нужна помощь психолога. Нет, Влад настолько сосредоточился на своей боли, что не замечал, как страдает его дочь.

А девочка иногда вскакивала ночью с кровати и шла к спальне отца, чтобы послушать, спит он или нет, все ли с ним в порядке... Она так боялась потерять его, как потеряла бабушку Лотту, Бони и маму, что страх за Влада был ее естественным состоянием на протяжении двадцати четырех часов. Она всегда зорко следила за слабым духом папой, готовая прибежать к нему, как только он начнет погружаться в свою тоску. Так было почти всегда... Но периодически что-то взрывалось в ней: постоянное напряжение, нескончаемый страх и чувство ответственности за близкого человека были непомерной ношей для ребенка, и тогда она рыдала на берегу Средиземного моря, желая жить в семье мамы, которая счастлива, спокойна и может окружить ее лаской и заботой. Ей хотелось строгости, запретов, советов, ей просто хотелось быть ребенком, обычным ребенком в обычной семье. Она бежала звонить Лине, плакала в трубку, но, когда мать приезжала к ней, видела в этой женщине только ту, что сломала ее отца. «Нет, я не могу бросить папочку, он без меня пропадет», – решала она и возвращалась домой.

Наступил день ее рождения. Влад с утра куда-то ушел и вернулся через некоторое время, неся в руках щеночка коккер-спаниеля, копию умершей в день ухода жены Бони. Рада осторожно подошла к маленькому комочку и потрогала теплое ушко – девочка прислушивалась к своим ощущениям. «Буду ли я любить эту кроху так, как Бони? – думала она. – Зачем папа мне подарил ее? Заменит ли мне этот пес все то, чего я лишилась?» Рада была нахмурена – пока она не знала, как реагировать, но тут собачка лизнула ее руку теплым шершавым языком, и сердце девочки растаяло. Она протянула руки и взяла щенка. Поцеловав его в холодный мокрый нос, она произнесла:

– Будешь Беллой, раз уж ты такая красивая.

– Рада, может, не стоит называть щенка человеческим именем? – Влад с сомнением посмотрел на дочь.

– Нет, я так хочу. Я буду считать ее своей сестричкой.

Мужчина поморщился и выглянул в окно – белая машина подъехала к их дому.

– Рада, мама с Петром приехали, – он не мог видеть свою бывшую жену такой счастливой и красивой, поэтому старался не встречаться с ней даже случайно.

– Иду! – крикнула именинница и сжала кулачки. Боль за отца снова наполнила ее сердце.

Лина обнимала свою девочку, целовала ее щечки, а Рада стояла как изваяние, не желая проявлять никаких эмоций по отношению к ней.

– Милая, это тебе подарок, – сказала Лина, доставая из бархатного мешочка золотую звезду Давида на цепочке.

– Спасибо, – хмуро рассматривала подарок девочка. Она понимала, что ее мама – еврейка и всем сердцем любит Израиль, а значит, и религию этой страны, и историю ее, но ей, Раде, не нужна звезда Давида, потому что в ней, наверное, все же больше русских корней...