Юрий Иванович молчал, потом без слов показал на одну из комнат.

Тимур обернулся ко мне, кивнул, мол, давай, скорее иди за дочерью. Я торопливо разулась, сняла пальто, сунула его Тимуру. Но тут дверь медленно приотворилась, и в холл вышла моя Оленька…

Протяжно, со стоном выдохнув, я кинулась к ней, опустилась на колени, прижала её к себе, теплую, заспанную. Потом отстранилась, чтобы наглядеться на родное маленькое личико.

— Доченька моя… — прошептала я и задохнулась. Горло перехватило спазмом. Я целовала её щечки, крохотные пальчики, прижимала к губам ладошку, и уливалась слезами, бормоча: — Птенчик мой маленький… солнышко моё…

Тимур

— Куда вас? — спросил я Марину, когда мы выехали из поселка и поползли в сторону города. Больше уже не гнал, чтоб не пугать ребенка. Да и встречу с поставщиками я все равно уже похерил. Отзвонился только отцовскому заму, чтобы сам выкручивался и, если что, звонил мне, я на связи.

Марина теперь сидела сзади, устроив на коленях дочку. Целовала её и что-то приговаривала на ухо. Я поглядывал на них в зеркало и время от времени ловил себя на том, что улыбаюсь. Я её такой счастливой не видел с прошлой жизни.

Дочка её тоже забавная. Маленькая, глазастая. Сидела на коленях у Марины смирно, не капризничала, позволяла себя тискать, но при этом смотрела только на меня и смотрела неотрывно, хмуро, исподлобья. И за всю дорогу не произнесла ни звука, что, может, и странно, но вообще-то хорошо. Не люблю, когда тарахтят и капризничают.

Я только раз видел таких вот маленьких детей вблизи — в гостях у Пашки Грачева. Его пацаны стрекотали без умолку, так что я не выдержал и свалил, пока голова не взорвалась от их гвалта. А Маринина мелкая молчала, не сводя с меня напряженного изучающего взгляда, какого-то совсем не детского.

Зато сама Марина выглядела как пьяная, аж смешно, если честно.

Не сразу откликнувшись на мой вопрос, она наконец подняла лицо, посмотрела на меня в зеркало и переспросила со счастливой улыбкой:

— Что?

— Куда вас отвезти?

— А-а, — кивнула она и снова расплылась. — На Помяловского, дом я потом покажу.

Больше я её не дергал, любовался молча. Когда она улыбалась вот так, не из вежливости, а именно от счастья, становилась ещё красивее, глаз не оторвать. Только когда свернул с Лермонтова на Помяловского снова прервал её нежное лопотание.

— Марин, куда теперь?

— Прямо до ближайшего поворота и направо. Дом десять, средний подъезд.

Это оказалась обычная панельная пятиэтажка. Я остановился, обернулся к ним.

— Приехали.

Она с неохотой оторвалась от своей серьезной дочери, посмотрела в окно.

— Ой, точно. Оленька, мы приехали, теперь мы будем жить здесь, — проворковала она и показала пальцем на пятиэтажку.

Но девочку, видать, занимал сейчас только я. Она так и продолжала сверлить меня немигающим взглядом. Думала, наверное, что за дядька рядом с её мамой.

Я подхватил сумку, которую нам впопыхах собрали Тихановичи. Старпёр все норовил утянуть меня куда-то в сторону и поговорить. Но я вежливо его послал. Ну, ладно, не особо вежливо. Но всё равно он ещё легко отделался и то только потому, что старый и вел себя смирно.

Марина долго шарила одной рукой в сумке, искала ключи. Второй — держала дочку.

— Давай подержу ребенка? — предложил я, хотя сам от себя такого не ожидал.

Но её дочь сразу же вцепилась в Маринины плечи и демонстративно отвернулась от меня. Впрочем, Марина уже вытянула цепочку с ключами.

Подъезд был темный и вонючий. Но я не стал этот момент комментировать. На четвертом этаже мы остановились. Маринина мелкая, поняв, что я больше на нее не посягаю, снова меня разглядывала своими глазищами, пока сама Марина отпирала замок.

— Вот, значит, где ты живешь, — скинув туфли в тесной прихожей, прошел я в единственную комнату. Вообще, здесь было вполне сносно… для какого-нибудь студента-неформала, ну или для богемного отщепенца. Вместо нормальной кровати или дивана на полу посреди комнаты лежал футон. И стол тут был такой, что только с этого футона с него и можно есть, едва до колена мне доставал. Ну это ладно, это кому как удобно, но самая жуть — уродские деревянные маски, которые висели повсюду и таращились на нас пустыми глазницами. Маринина Оля аж захныкала.

— Интересный у тебя вкус, — пробормотал я.

— Не у меня. Я эту квартиру только вчера сняла, — пояснила она, пытаясь успокоить дочку, но та только набирала обороты. И через минуту ее хныканье перешло в громогласный плач.

— Ладно, Марин, обживайся. Я поехал. И сними этих чертей со стен, — кивнул я на маски.

Прижимая к себе ребенка, она вышла за мной в прихожую.

— Тимур, а как же работа? Я сейчас не смогу…

— Считай, что ты с сегодняшнего дня и до своего суда в отпуске. Ну а там разберемся.

— Тимур, — снова окликнула она меня, когда я уже шагнул в подъезд. — Спасибо тебе огромное. Ты… просто… У меня слов нет. Ты сделал для меня невозможное. Спасибо тебе…

И посмотрела на меня так, как будто я прямо подвиг совершил. Чуть не со слезами на глазах.

— Да брось, — отмахнулся я и стал спускаться вниз.

Нет, я понимаю, что ребенок для матери — это всё, но, по большому счету, чего уж я там сделал? Ерунда же — приехали, забрали, всего делов-то.

Я и правда ещё в воскресенье намеревался, но пока переезжал, пока ждал доставку мебели и самого необходимого… Короче, не вышло в воскресенье.

Марине позвонил позже, вечером, когда приехал с работы в свое новое жилище, к которому пока тоже не привык. Подумал вдруг: забавное совпадение — мы оба, оказывается, в воскресенье переезжали. И хотя в моей сделан стандартный, самый привычный евроремонт, без всякой экстравагантной фигни, как у нее, но четыре из пяти комнат оставались абсолютно пусты, с голыми стенами и эхом, да и в той, единственной, кроме огромной кровати, плазмы и двух кресел ничего не было, поэтому чувствовал я себе не особо уютно.

Пришел вот с работы, принял душ, пощелкал каналы, потом всё-таки набрал её, хотя и думал сначала, что не буду. С ней всегда так — настраиваешься на одно, говоришь себе: не надо, не буду, я — сам по себе, она — сама по себе. А в итоге: и бежишь, и звонишь, и всё что угодно…

Ну а сейчас просто хотел услышать ее голос, узнать, как там она. Говорили мы недолго, она как раз укладывала дочку спать, а позже перезванивать я не стал. Решил, что лучше завтра сам заеду.

* * *

Однако заехать получилось только через день. И то поздно вечером. Марина как раз опять укладывала Олю, а я сидел на её странной кухне, отгороженной от комнаты высокой стойкой, разглядывал всякую муру на стенах (хорошо хоть те уродские маски она убрала) и думал: ну вот какого хрена я тут сижу, чего-то жду, когда можно поехать домой, выспаться. А всё равно как идиот сидел и ждал. И, главное, даже не хотел уходить.