— А зачем тебе? — спросил маленький старик с тонкой переносицей.

Куйча обстоятельно объяснял, что такие хорошие места есть напротив деревни Мылки вверх по реке, на озере Додьга, там очень высокие берега в лесу и без леса.

Куйча подарил Бошняку свой нож в ножнах из кусочков дерева, перевитых плотно ремешками. Николай Константинович отдарил кинжалом в оправе, усыпанной яркими стеклами.

Вечером приехал сын хозяина и рассказал, что был далеко на Амуре, заезжал к маньчжурам в стойбище Пуль, и они там до него узнали, что в Ухтре проехали русские. Маньчжуры собираются сюда.

— Пронюхали!

Куйча плюнул с досады и стал браниться.

— Это не беда! — остановил его Парфентьев. — Мы их ждем и хотим видеть. Они наших нынче выручили. Надо нам их отблагодарить и угоштить как шледует.

Водка с собой была. Бошняк согласился, что нельзя осрамиться. Решили угостить маньчжуров обедом.

Куйча показал белую баранью шубу, которая называлась бальды. По его словам, такие шубы в большой цене всюду.

— Их покупают у маньчжуров, и маньчжур же их портит! Приедет собирать албан — так прежде было, — и если не дашь соболя за каждого мужика и мальчишку, он возьмет ножницы и срежет с бальды шерсть! Купец богатый так же сделает, если не отдаешь долги.

— А у тебя бальды штрижены? — спросил Семен.

— Нет. У нас выдр много, и я всегда отдавал долги выдрами. Это вы, русские, цените соболя. А маньчжур хорошую выдру ценит дороже. У них выдра идет на одежду амбаням… Видишь, маньчжуры как всполошились, когда вы приехали. Они все хотят узнать, зачем вы на нашу протоку приезжаете.

Куйча согласился за хорошую плату зарезать одну из своих свиней.

На заберегах мальчишки наловили рыбы. Водка, мука и масло были. Семен готовил обед. Женщины помогали ему. На сковородках жарились лепешки.

— Маньчжур берет юколу даром почти, — говорил Куйча, срезая шкуру с убитой свиньи, — а весной, когда охотники вернутся из тайги, если у них нет мяса на корм собакам, купцы продают по двадцать пластин юколы за соболя!

— Николай Конштантинович! Дров тащи, — велит Семен. — А то мне от тешта не оторватьшя.

И Бошняк шел, рубил лесину на поленья, ломал хворост.

Но вот на прогоне видны нарты, красные, широкие, как кресла. У передней собаки — дуга с колокольчиками. Из нарт вылезли Ургэн и Тин Фа. Из других нарт еще трое. Бошняк и Парфентьев обнимали их по очереди и приглашали в дом.

— Скоро начнется большой перелет. Очень большой, — говорил за обедом тощий усатый Ургэн, — потому что наш государь выпустил гуся. Этот императорский гусь с золоченым клювом полетит первым, подавая пример от имени императора… Давая правильное направление…

Мангуны ели свинину, кашу, пили вино и слушали, тая дыхание.

«Маньчжур, как и всякий обманщик, всегда рассказывает что-нибудь очень любопытное», — думает Куйча.

Ургэн рассказывал Бошняку, что у него и у Тин Фа по пять приказчиков, что они служат на паях, держат деньги в деле, что своих лавок ни у кого нет. Купцы останавливаются в юртах у знакомых, которые известны давно.

— Приезжай к нам в гости обязательно. Будем играть в карты, научим тебя в наши карты. Еще у нас есть игра в кости. Бабу положим с тобой молоденькую и твоему товарищу дадим по вкусу.

— У нас это не делается! — гордо ответил Бошняк и густо покраснел, услыхав от Семена перевод.

— Твари они, — заметил Семен по-русски. — Вон Куйча и то плюетшя!

Вдруг, к удовольствию торговцев, Семен развернул плис, красное сукно, потом достал моржовый зуб, кость, шапки казанской работы.

— Ое-ха! — в восторге вскричал Тин Фа.

Даже суровый Ургэн вскочил и хлопнул себя руками по бедрам. Впрочем, на Парфентьева это мало действовало, он знал, что тут не столько восторгов, сколько желания соблюсти вид и вежливость. Потом опять пили вино, ели леденцы, хлеб, сладкое печенье на свином сале, которое настряпал Парфентьев.

Маньчжуры заночевали, утром Семен и Бошняк опять их угощали. Николай Константинович поблагодарил их за помощь Чихачеву, раздал подарки — ножи, сигары, кошельки с отделкой. Довольные маньчжуры взяли слово с Бошняка и Семена, что приедут в Пуль. Купцы укатили на собаках, звеня колокольчиками.

Через день Бошняк, Парфентьев и Куйча отправились.

Стойбище Пуль стояло над Амуром на высоком берегу.

Маньчжурам отведена половина у богатого гиляка в длинной фанзе, у них свой отдельный очаг, свой повар. Снова начался пир, разговоры.

Приехал красивый старик купец, большого роста, с белокурыми усами, в белой шубе, в такой же бальды, как у Куйчи. Маньчжуры встретили его с почетом, познакомили с гостями. Всего собралось семнадцать маньчжуров. Они веселились, играли в карты, проигравшие пили водку; один из маньчжуров-приказчиков проиграл несколько раз и был мертвецки пьян. Все смеялись над ним.

Старик ласково беседовал с русскими. Кто он такой, никто не говорил. Бошняк помянул про англичан; старик смутился, вынул платок, вытер вспотевший лоб. Он быстро овладел собой.

«Много же их тут, — думал Семен. — И старые, и больные, и вороватые».

В обратный путь ехали почти все время по воде. Лед почернел. Торосы оттаяли и сверкали как зеркала. Бошняк думал, как сумеет Невельской достать товар для будущей торговли. Маньчжуры просили приходить чаще, назначили дни и места, где бывают торговые сборища вроде ярмарок.

— Если китаец услышит, где поймали черную лису, — рассказывал дома Куйча, — хоть неделю ему ехать — явится. Бегают по Амуру, ищут.

— А как охотитесь?

— Молимся!

Разговор зашел о шаманах. Куйча уверял, что надо молиться и тогда будет удача.

— Он шаманит, — пояснил Семен, — и на тот грех ему лучше даетшя.

— Кури, Кури! — ласкал Куйча вбежавшую собаку; у нее почти желтая шерсть, хвост не лохматый.

— Хорошая шобака! — заметил Семен.

Куйча сидел на нарах, поджав под себя ноги с черными пятками. Бошняк взял в руки его улы из рыбьей кожи.

— Гиляки легковешные, — заметил Семен, — поджарые, им хорошо в таких, а мне эти обутки на один день.

Амур ночью грохотал и быстро, в два дня, прошел. Над всем пространством очистившихся вод, над лесами и затопленными островами, словно по громадной трубе, как бы в несколько слоев летели птицы.

«Где тут императорский гусь?» — думал Бошняк, удивляясь хитрости торгашей.

— Чирки-то, чирки… — говорил Семен, держа ружье в руке.

Кулики прилетели, уселись на перевернутые лодки. А на протоке вода кишит, вся в пузырях от множества рыбы. Жена Куйчи пришла из тайги, принесла охапку сухого орешника, а дочь — пучки тоненьких побегов дикого лука и жесткой черемши. В тайге уже много белых цветов. Мальчишка с красным носом поймал сазана. У очага готовится строганина, женщины режут лук и рыбу.