Коллега, работавший до «Правды» в «Московском комсомольце», человек достаточно молодой и по-современному прагматичный, на мой вопрос, кто был Холодов по своей сути, ответил так:

— Вы читали Василия Васильевича Розанова «Дети лунного света»? Вот он из таких. Не от мира сего.

Выходит, опять странный…

Однако странность эта в конце концов привела к тому, о чем после памятных похорон снова крупно и снова на первой полосе «Московский комсомолец» напечатал: «Москва прощалась на коленях».

Да, прощалась вся Москва.

Прощалась, можно сказать, вся Россия.

На коленях.

Значит, такая «странность» достойна поклонения?

И ведь тут, в этом чувстве, сказалось, думаю, не только влияние средств массовой информации, не воздействие интригующих политических игр, терпкий спекулятивный привкус которых можно было ощутить даже во время церемонии прощания с покойным.

Нет.

На могилу Димы, например, весь год регулярно приходит молодая супружеская пара: он еще студент, она — художница. Не были знакомы с ним и не читали его статей. Но видели по телевизору его лицо. Видели его глаза. Вы помните, какой необыкновенной чистоты глаза у него? Глаза человека, который не может лгать. Зеркало души…

И старая женщина — вдова фронтового корреспондента «Правды» Таисия Михайловна Земцова, тоже не читавшая ни одного материала журналиста Дмитрия Холодова, вырезала из газеты всем известную ныне его фотографию и поместила в красном углу, рядом с иконкой и портретом покойного мужа. Почему? «Да как же, он ведь такой…» И плачет.

* * *

Мне с самого начала хотелось понять, благодаря чему он стал ТАКИМ, но в многочисленных публикациях, теле — и радиовыступлениях, связанных с гибелью Холодова, об этом, как ни странно, почти не говорилось.

Все мы, по словам поэта, родом из детства, и, конечно, надо было самому встретиться с Димиными родителями: лучше их-то на этот вопрос не ответит никто. Однако я представлял, в каком состоянии они находятся, знал, какая масса собратьев по перу накинулась на них в те тяжелые дни, и… не смог поставить свой человеческий и журналистский интерес выше этого.

Решился попросить о встрече только через год.

И вот я сижу на диване, где он любил отдыхать, и кладу свой блокнот на стол, за которым он писал. И любимый его кот Рыжик, большой и пушистый, прыгает ко мне на колени.

Все вроде так буднично просто — и невыносимо трудно. Ведь лицо у матери, Зои Александровны, кажется до сих пор потемневшим от горя, а отец, Юрий Викторович, после похорон перенесший инфаркт, и теперь движется с заметной осторожностью. А за стеной лежит его мама, Димина бабушка, которую они и сейчас боятся волновать встречей с корреспондентом…

Говорила мать, потом отец, потом вперемежку. Я передаю то, что они говорили, почти в той последовательности, как оно и было. Лишь с неизбежными, но для этой темы, пожалуй, не очень значительными сокращениями и небольшими собственными комментариями.

* * *

— Знаете, мы всегда жили небогато. Ни машины, ни дорогих сервизов, ни ковров. Но мы с мужем решили: пусть ничего этого и не будет, а коли у нас двое мальчиков растут, воспитаем их соответственно. И с самого раннего детства старались показать им родную страну.

Собственно, все деньги на это и уходили — на поездки, на путешествия. И если уж отпуск, если путевки куда выбираем, то места чтобы исторические. В Севастополе два раза были, в Ленинграде — тоже дважды, в Киеве, Чернигове, Новгороде, Смоленске, Владимире… Да много где. Еще и Белоруссию добавьте, Прибалтику с Закавказьем. Ведь это все была наша страна…

* * *

— На этой фотографии, где он со старинными пушками, ему пять лет. Это Сергиев Посад, пушки, которыми русские, засев в монастыре, оборонялись от поляков в начале XVII века. В Сергиевом Посаде родители мои жили, и Дима у них почти каждое лето проводил. Места, сами знаете, святые. С одной стороны от дома бабушки и дедушки — Троице-Сергиева лавра, с другой — обитель Черниговской иконы Божией Матери и Гефсиманский скит. На Диму все это очень действовало! И потом, уже взрослый, при каждой возможности туда ездил, а за полтора года до смерти написал для газеты про эти места. Про Черниговский пещерный монастырь, ставший могучей святыней Московской земли, про подземное затворничество. Для меня это, может, даже самый волнующий его материал…

* * *

«Там, под землей, ничто не мешает. Ни один звук не доносится сквозь многометровую толщу. Капает вода, медленно плывет свечное пламя, а недоступная дьяволу мысль уносится в бесконечность…

Даже просто бродя по катакомбам, уже чувствуешь, что твое сердце окунулось в иной мир. Там нет ни дня, ни ночи, абсолютно наплевать на курс доллара. А политические игры кажутся карликовыми с высоты небесных помыслов».

(Из очерка «Изгнание рая», «Московский комсомолец», 4 марта 1994 г.).

Надеюсь, вы почувствовали высокий духовный настрой, продиктовавший автору эти строки?

Или еще: «Иеромонах Агапит засел под землю и достиг такой силы духа, что не снилось никакому создателю психотропного оружия».

Подобно православному старцу, юный автор уже понимает: сила духа может быть сильнее любого самого сильного оружия!

* * *

— А здесь муж опять сфотографировал его рядом с пушками. Но теперь это Севастополь, Малахов курган, и ему шесть лет.

Мы в Севастополь два лета подряд приезжали отдыхать по путевкам. Однако на пляже время проводили только с утра. А затем отправлялись с экскурсиями (если даже было две-три в день — старались не пропускать) или по своим маршрутам. Сапун-гора, Херсонес, музеи, памятники, знаменитая панорама — все объехали и обошли не раз. Там уж действительно все дышит историей, и у мальчиков, по-моему, глаза разбегались, а дух захватывало. «Город русской славы» — для них уже тогда звучало вполне конкретно.

По бухтам лазили, где можно было. Помню, сидит Дима на парапете, корабли в альбом срисовывает, а мимо идет военный, и показалось мне — строго посмотрел. Спрашиваю: «А можно тут рисовать-то?» Улыбнулся: «Да можно».

В Ленинграде потом Дима и «Аврору» срисовывал, конечно…

— Надо сказать о том, что он читал. Вот, пожалуй, самая любимая книжка в детстве — «Книга будущих командиров», автор А. Митяев. Смотрите, зачитана буквально до дыр. Сам подклеивал, поправлял… Эпиграф из Суворова — о защите Отечества. Это он знал наизусть. Суворов, Кутузов, Дмитрий Донской, Александр Невский, Петр Первый — книги про них, наверное, все прочитал, какие только мог достать.

Когда в армию его взяли после первого курса МИФИ (он служил в Феодосии, в морской пехоте), из института ему посылали специальные пособия по высшей математике и физике. Чтоб не забыл свои предметы, не отстал. Мы по его просьбе послал и самоучитель английского языка. И он упорно занимался, несмотря ни на что. Однако при этом книги по русской истории все равно оставались главным его увлечением.