Как бы то ни было, но ей уже надоело выглядеть так будто она с разгону въехала в кирпичную стену.

Вдобавок Фиби ненавидела ковылять. И вот теперь ей пришлось, ковыляя, возвращаться в гостиную.

Дункан уже ставил на стол поднос с чашками.

— Поскольку я не знал, чем они напичкали тебя в больнице, то алкоголь на всякий случай решил исключить. Взамен ты получишь чай, а еще — мешочек с замороженным горохом, чтобы прикладывать к своему синяку.

Фиби замерла.

— Ты приготовил мне чай…

— Тебе не нравится чай?

— Конечно, нравится. Ты приготовил чай, в таком милом чайничке и на подносе, — она подняла здоровую руку, словно бы пытаясь остановить себя. — Мои эмоции все еще бьют через край. Я готова плакать только потому, что мне принесли чай на красивом подносе и прихватили вдобавок мешочек с замороженным горохом….

— Хорошо еще, что я не испек тебе булочек.

Фиби взяла холодный мешочек и приложила его к лицу — туда, где оно пострадало больше всего.

— Ты умеешь печь булочки?

— Понятия не имею, не пробовал. В любом случае я не был уверен, что ты сможешь что-нибудь прожевать. Как твоя челюсть?

Не спеша, она приблизилась к дивану и так же осторожно села.

— Что ты предпочитаешь: чтобы я держалась стоически или рассказала тебе все как есть?

— Уж лучше все как есть.

— Ну что ж, челюсть болит, и болит здорово. То же самое можно сказать и обо всем теле — за исключением разве что пары квадратных дюймов. А тебя это, значит, веселит? — добавила она, заметив на лице Дункана улыбку.

Тот, все так же улыбаясь, пояснил:

— Меня совсем не радует, что тебе больно. Но мне нравится, как ты держишься. Уж лучше сердиться, чем переживать. — Присев на диван, он налил ей чаю. — Расскажи наконец, что с тобой произошло.

— На меня напали на лестнице, у меня же на работе.

— Напали?! Кто?

— Я его не видела, поэтому не могу сказать наверняка. Он поджидал меня там, — добавила она, а затем рассказала все, как было.

Дункан слушал ее в полном молчании. И лишь когда она стала рассказывать о том, как нападающий порезал на ней одежду, он резко встал и отошел к застекленной двери.

Фиби замолчала.

— Продолжай, — попросил он ее, так и не обернувшись.

В молчании, глядя на улицу, он выслушал вторую часть рассказа. По ту сторону двери раскинулись весенние сады, но Дункан не видел сейчас ни дикой глицинии, ни хитроумного переплетения садовых дорожек. Перед глазами у него стояла Фиби — избитая и беспомощная, и этот безликий ублюдок, который безнаказанно мучил ее и издевался над ней.

Расплата, думал Дункан. Этому мерзавцу не избежать расплаты.

— Ты знаешь, кто это был, — констатировал он, когда Фиби закончила.

— Я его не видела.

Дункан наконец повернулся. Лицо его было бледным и спокойным, и только в глазах кипела еле сдерживаемая ярость.

— Ты знаешь этого человека.

— Скажем так, у меня есть кое-какие подозрения. Но это пока бездоказательно.

— Знаешь, это отговорки полицейского. Так что скажешь?

— Я знаю, кто это был, и сделаю все возможное, чтобы доказать это. Неужели ты думаешь, что я способна стерпеть такое? — она подняла руку, словно бы пытаясь сдержать собственную ярость.

— Нет уж, продолжай. Здоровый гнев — все равно что здоровый плач. От него только польза.

— Он напал на меня. Этот чертов ублюдок. Избил и унизил. В какой-то момент я даже подумала, что он убьет меня и моя дочь останется сиротой, а мои близкие… им останется лишь оплакивать меня. Из-за него мне пришлось ползти по лестнице голой — и это у себя на работе, куда я прихожу каждый день и где все могли видеть, что он со мной сделал. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что его корежило при мысли о том, что я могу приказывать ему. Чтобы он подчинился женщине? Да еще женщине, которая осмелилась ткнуть его носом в его же собственные ошибки?

— Ты хочешь сказать, что на тебя напал полицейский?

Фиби и сама не ожидала, что сможет выболтать так много.

— Это всего лишь подозрения, — пробормотала она.

— И как же зовут этого типа?

От тона его голоса женщина несколько взбодрилась. «Я с этим разберусь» — вот что прозвучало в его голосе. Но Фиби лишь покачала головой:

— Дункан, не надо изображать из себя народного мстителя. Мы обязательно разберемся с тем, что случилось, — и с этим человеком тоже. В конце концов, для меня это дело чести. Что касается тебя… ты даже не представляешь, как ты помог мне — просто позволив побыть у себя дома, отойти от всего этого…

— Что ж, это здорово, и я рад, что смог быть тебе полезен. Но что прикажешь делать мне, если я испытываю неудержимое желание набить морду этому мерзавцу, а затем оторвать его никчемный член и скормить собаке, которую я как раз намерен завести? Считаешь, я могу просто так взять и перестать об этом думать?

— Нет, — помедлив, отозвалась Фиби. — Полагаю, что нет. И знаешь, мне стало как-то легче после твоих слов.

— Я не знаю наверняка, во что могут вылиться наши с тобой отношения. По правде говоря, у меня просто не было времени подумать об этом как следует. Но даже если ты сочтешь меня сексистом, или старомодным придурком, или кем-нибудь там еще, я все равно должен сказать, что в такой ситуации мне не остается ничего иного, как по-своему разобраться с тем трусливым скотом, который смог избить женщину.

А он вполне способен на это, неожиданно ощутила Фиби. Раньше она как-то пропускала это мимо сознания. Но теперь, при виде его холодной ярости и столь же холодной решимости, она поняла, что этот парень привлекал ее не только своей удачливостью и своим шармом.

— Ну ладно. Я понимаю, что все твои природные инстинкты направлены на то, чтобы защищать слабых, но…

— Не пытайся втянуть меня в переговоры — это не тот случай.

— Извини, но на этом настаивают мои природные инстинкты, — возразила Фиби. — Далее мне следовало бы сказать, что я не нуждаюсь в защите, но при нынешних обстоятельствах это было бы просто глупо. Знаешь, большую часть жизни защищать и опекать приходилось именно мне — и началось это очень давно, задолго до того, как я получила полицейский жетон. И теперь я просто не знаю, как нужно реагировать, когда кто-то предлагает тебе защиту.

Дункан подошел к Фиби, затем, чуть помедлив, склонился над ней.

— Я постараюсь быть осторожным, но ты обязательно скажи, если будет больно, — сказав это, он нежно коснулся губами ее губ.

— Совсем не больно.

Он поцеловал ее еще раз, после чего выпрямился.