Стоящий за спиной отца Гарсия, как всегда чуткий к настроениям брата, тут же уловил, что дело неладно.

— Пойдемте в мой кабинет, — предложил он.

— Зачем? — недоуменно поднял брови отец. — Мы же собирались сейчас в закроечный цех.

— Как хочешь, — криво улыбнулся Энрике. — Мне все равно, где закатывать скандал, здесь или в кабинете. Но на твоем месте я все же предпочел бы место поуединеннее.

Отец все понял. Больше не споря, он вернулся в кабинет. Гарсия — за ним. Последним вошел, плотно притворив за собой дверь, Энрике.

Если отец в первую секунду слегка растерялся, то теперь полностью овладел собой. По губам его скользила привычная саркастическая улыбка.

— Кажется, сынок, ты собирался немного поскандалить? Ты и в детстве отличался буйным нравом. Давай начинай. Кидаться на пол и молотить по нему ногами будешь?

Эта холодно-насмешливая манера общения всегда доводила Энрике до белого каления, хотя он сам нередко прибегал к ней, когда хотел кого-либо вывести из себя. Глубоко вдохнув и сжав кулаки, он мысленно досчитал до десяти и лишь потом вызывающе посмотрел на отца.

— Наше соглашение аннулировано.

— Что? — На сей раз ему, кажется, и впрямь удалось поколебать невозмутимость отца. Тот ожидал бурной сцены, скандала, но только не лаконичного и твердого заявления. — О чем ты говоришь?

— Ты отлично знаешь, о чем. Ты первый нарушил правила.

— Послушайте, да что тут происходит? — спросил Гарсия, переводя вопросительный взгляд с отца на брата.

Ни тот, ни другой не удостоили его ответом.

— Наш договор яснее ясного гласил: никакого вмешательства. А ты вмешался. — Скрестив руки на груди, Энрике мерил отца гневным взглядом. Можешь не отпираться. Я слышал твой разговор с Джемаймой.

— Разговор с Джемаймой? — присвистнул Гарсия, усаживаясь в кресло с видом взыскательного зрителя новомодной пьесы. — Вот теперь это становится и впрямь интересным.

Энрике и Франсиско Валдесы с одинаковым раздражением обернулись к нему. Энрике возвел глаза к небу.

— А ты уверен, что тебе не надо никуда идти? Управлять большим предприятием — штука тонкая. Тут глаз да глаз нужен.

— Ничего-ничего, — заверил его брат, устраиваясь поудобнее. — Когда все так хорошо налажено, дела идут своим чередом.

Вышвырнуть его сейчас можно было бы разве что силой. Да как-то неудобно выгонять человека из его же собственного кабинета. Чертыхнувшись сквозь зубы, Энрике вновь повернулся к отцу.

— Ей-богу, я не шучу. Сначала я так разозлился, что не уловил смысла происходящего. Но теперь все понял. Ты вмешался, а значит, наше соглашение теряет силу. Я свободен. Как бы ни шли у меня дела к моему тридцатилетию, к тебе я не вернусь.

Франсиско Валдес нахмурился.

— Я вовсе не вмешивался в дела твоей компании. Я же обещал, что не стану пускать в ход деловые связи, мешать тебе заключать контракты…

— В самом деле? А попытка подкупить Джемайму, чтобы она уговорила меня все бросить или на худой конец просто отвлекала меня от работы, это не вмешательство?

Гарсия снова присвистнул, и отец пронзил его убийственным взглядом.

— Энрике, — теперь в его голосе послышались увещевающе-вразумляющие нотки: точь-в-точь мудрый пастырь перед неразумной, заблудшей овечкой, — я всегда заботился о твоем же благе. Да, ты попробовал свои силы, но и слепому ясно, что у тебя ничего не вышло. Эта стройка разорит тебя окончательно, ты останешься без гроша.

Гарсия вскочил с кресла.

— Энрике, значит, у тебя все-таки неприятности?

— Никаких неприятностей! Я отлично справляюсь. — Даже если мне придется вкалывать по двадцать часов в сутки и работать без выходных, я все равно добьюсь успеха! — сказал себе Энрике. — По правде говоря, отец, ты даже оказал мне услугу. Своими руками разорвал соглашение, которое стояло у меня поперек горла. И теперь я снова могу сам распоряжаться своей жизнью без оглядки на наш уговор.

— Но Джемайма не согласилась. — Франсиско Валдес предпринял последнюю попытку все исправить. — Она не приняла моего предложения — сказала, что ни за что не причинит тебе вреда. Так что, сам видишь, все осталось по-прежнему.

Трудно описать, какое облегчение испытал Энрике от этих слов, хотя и сам уже пришел к тому же выводу. Но все же ему хватило ума не попадаться на удочку.

— Это уже никакого отношения к делу не имеет. Мы заключили совершенно недвусмысленное соглашение. И там вовсе не говорилось, что попытка вмешательства обязательно должна быть успешной. Ты пойман с поличным.

Впервые в жизни Энрике видел, чтобы отцу нечего было возразить. Но это длилось недолго. Несмотря на непреклонность и упрямство, Франсиско Валдес был очень проницателен и умен, а в кое-каких вопросах — необычайно чуток. Он всегда мог отыскать уязвимое место в обороне противника и молниеносно сменить тактику.

— Твоя мать сказала, что у нее сложилось впечатление, будто на сей раз ты увлекся всерьез. Сказала, что ты отмалчивался, на вопросы отвечал уклончиво, но по глазам-то все было видно.

Энрике невольно улыбнулся. Во всем, что касается сердечных дел, его мама была настоящей ведуньей — скрыть от нее хоть какое-то мало-мальски серьезное увлечение было поистине невозможно. Да и вообще она удивительно тонко чувствовала душевный настрой своих сыновей, даром что они так различались меж собой.

— Это уж мое личное дело… Хотя, кто знает, может, благодаря твоим стараниям между нами с Джемаймой теперь все кончено.

Франсиско Валдес покачал головой.

— Нет. Эта женщина с ума по тебе сходит, невооруженным глазом видно. А вот ты, похоже, любишь ее гораздо меньше, иначе задумался бы о том, что ей по-настоящему нужно.

Энрике понимал, что отец просто-напросто подходит к старой теме с другой стороны, но его и в самом деле снедало беспокойство. Кроме того, теперь, в относительной безопасности — независимость завоевана! — можно было слегка ослабить оборону.

— Раз уж вы с ней так долго беседовали «по душам», может, ты знаешь, что ее так тревожит? Мне показалось, что во время нашего последнего разговора она никак не могла сосредоточиться, все думала о чем-то другом, причем очень нерадостном.

Его отец удивленно приподнял бровь.

— Так ты не в курсе? Я же говорю, не очень-то ты стремишься проникнуть в душу своей возлюбленной. Честно говоря, я был изумлен, что она и без моей подсказки не стала уговаривать тебя вернуться в семью, к солидному и, главное, гарантированному заработку.

— Для Джемаймы, как и для меня, деньги не главное, — возразил Энрике.

— Легко тебе говорить! Ты-то никогда по-настоящему не бедствовал, никогда не сидел без цента в кармане, — язвительно ответил отец. — И ты никогда не заботился ни о ком, кроме себя. А вот твоей Джемайме приходится делать и то, и другое. Сейчас максимум, что грозит тебе лично, — это необходимость на некоторое время потуже затянуть пояс. А она мучается вопросом, сможет ли ее сестра продолжить учебу в следующем семестре, или же ей придется, как и самой Джемайме, проститься с мыслями об образовании. А Бобби… Как думаешь, приятно ли ей сознавать, что на следующий год его придется переводить в школу попроще и подешевле, а заодно и забыть про все его увлечения: кружки-то тоже денег стоят, пусть и небольших. Все средства, что она откладывала на их образование, пропали.