— Я много о вас слышала. — Она не сказала, от кого слышала и что именно, как будто в этих словах был какой-то секрет. — Меня зовут Жуссара. Вы знали Халила Рабата, хозяина «Восточного дома»?

Приглядевшись, Фадул обнаружил под узорчатой шалью кроваво-красную розу за ухом, и это открытие обрадовало его. Откуда она взялась, эта кабокла? Из непроходимых зарослей, где сражались курибока, или из цыганского табора? Сколько разных кровей перемешалось, чтобы превратиться в эту загадку, породить эти чары?

— Я знал его, но не лично. Слышал, он умер.

— Я его вдова. И ничего не смыслю в торговле. Бедная я, бедная!

Она протянула хлыст и ткнула им в грудь гиганта, одновременно дерзко и смиренно.

— Будете проезжать через Итабуну, заходите ко мне. Я покажу вам магазин. Я ищу кого-то, кто бы мне помог. Никто всерьез не принимает вдову, которая управляет делами. Бедная я, бедная!

Она повернулась спиной и пошла туда, где ее ждал паж, державший на поводу лошадь. Перед тем как оседлать ее, Жуссара внезапно сорвала с головы шаль, и черные волосы — чернее юбки для верховой езды, чернее шелковой блузки, чернее кружев и рюш, — свободно рассыпались по плечам, спадая до пояса. Фадул сглотнул, одурело глядя на нее. С помощью пажа Жуссара засунула ногу в стремя и поудобнее устроилась в седле. Глянула на Турка, прощаясь. Через минуту ее уже здесь не было.

Мануэл да Лапа протянул руку, забирая деньги за двух ослов, и выдал:

— Какая женщина, катастрофическое великолепие, кум Фадул!

Верхом на одном из ослов, одновременно погоняя другого, Фадул взял курс на Большую Засаду: «Бедный, я бедный! Изгнанник, сосланный на край света».

2

В течение двух недель, последовавших за встречей на ярмарке в Такараше, Жуссара Рамуш Рабат, вдова и богатая наследница, смущала Фадула Абдалу в свободные часы. Какие намерения скрывались под жестами и словами, настойчивыми взглядами и томным голосом?

Даже под нарядной кружевной блузой, наглухо застегнутой на шее, как того требовали скромность и стыдливость, Турок угадывал пышную крепкую грудь — такую хорошо мять руками, а уж он это любит. Под широкой длинной юбкой для верховой езды он чувствовал покачивающиеся пышные бедра, равнину бархатистого живота и холм, покрытый мхом, — уста мира, пугливые и жаждущие ласки. Мысленно он раздевал Жуссару, освобождал от юбки и блузки, бесчисленных украшений, излишних побрякушек и видел ее нагой посреди ярмарочного оживления: ни одна кобыла не могла сравниться с ней статью и осанкой. Он так страстно желал ее, просто жаждал, что даже не смог овладеть ею во сне, несмотря на то что засыпал, думая только о ней, о ее беспредельном кокетстве, о ее необыкновенном изяществе.

«Бедная я, бедная!» — на все лады повторяла Жуссара, проклиная вдовство и торговлю — две тяжкие проблемы: чего она добивалась этой литанией? И чего ради звала его к себе в Итабуну? Чтобы предложить ему работу за прилавком «Восточного дома», может статься, с процентом от продаж, небольшим участием в доходах? Его не соблазняла перспектива работать на других, Фадул предпочитал надрываться, выбиваясь из сил, целыми ночами от заката до рассвета в Большой Засаде, но ради себя самого, чтобы ни перед кем не отчитываться.

Или, может быть, являясь молодой вдовой, она искала мужа, который возьмет ответственность за нее и за торговлю тканями? У нее — молодой, богатой и такой красивой — наверняка были в Итабуне и в портовом Ильеусе толпы претендентов, лежащие у ее ног. Так зачем ей обхаживать на ярмарке в Такараше, среди мулов и ослов, какого-то трактирщика? Она могла выбирать среди фазендейру, коммерсантов, бакалавров с докторскими шапочкам. Разумеется, она искала просто приказчика, которому можно доверять. Но это не по его душу.

Ему не удалось, как ясно из сказанного выше, определиться с перспективами, вытекающими из неожиданной встречи и короткого разговора. Он отвергал всякие мелочи: работу приказчика, долю в магазине, — его искушали нереальные миражи. Он — Фадул — был просто одиноким арабом с горячей головой, которая распалялась от любой глупости, видя пожар там, где всего-то горела солома. Муж Жуссары, хозяин «Восточного дома», — это глупости, чтобы убить свободные часы в Большой Засаде. Впрочем, он все равно зайдет к ней, будучи в Итабуне. По крайней мере снова увидит ее, усладит взгляд созерцанием этой роскошной женщины — катастрофического великолепия, как удачно выразился Мануэл да Лапа.

Он засыпал с мыслями о ней, и иногда, изредка, ему удавалось поймать ее во сне. Но дальше этого не шло: кабокла ускользала из его рук. Оставаясь чистой и добродетельной, она исчезала из сна. Когда Фадул приходил в себя, все заканчивалось появлением Зезиньи ду Бутиа. Проститутка соблазняла, предлагала себя и так и сяк, а потом исчезала, а он оставался несолоно хлебавши. Ему так и не удалось вонзить свой кинжал и измерить температуру в топке, искры которой вырывались из огненных глаз Жуссары. Он никогда не видел такой честной и скромной вдовы.

3

Он сидел у входа в лавку и думал о Жуссаре — зыбком видении в дыму кальяна, когда увидел ее самое, из плоти и крови, спешивающуюся с крапчатой лошади и вручающую поводья пажу. Фадул Абдала пришел с купания, послеполуденное солнце припекало спину и затылок. Большая Засада дремала в оцепенении и тишине.

Все произошло так внезапно, что Фадул даже не успел удивиться, словно это была самая естественная вещь на свете. Он даже перестал пялиться на Жуссару, чтобы проводить взглядом пажа, холеного и хитрого паренька, верхом на ездовом осле, который уводил лошадь под сень деревьев. Но внезапно он осознал всю абсурдность происходящего, протер глаза и уставился на кабоклу, направлявшуюся прямо к нему. Он едва успел встать, чтобы поприветствовать ее.

— Почему вы не заехали ко мне в Итабуне? Я напрасно ждала.

— Я там еще не был. — Он все еще не совсем оправился.

— Раз уж вы не приехала, явилась я сама, бедная я, бедная! — Она обежала глазами окрестности: — Ну и дыра! Что вы здесь делаете?

Он покачал головой, не соглашаясь. Ее черные волосы скреплял на макушке черепаховый гребень — изящное украшение. Не дав Турку ответить, она продолжила:

— Вы так и будете тут стоять? Не пригласите меня войти? Не предложите мне ничего? — И она вошла.

Задержавшись у прилавка и осмотрев выставленные на продажу товары — их было не много и все вперемешку, — она снова неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала.

Все еще ошеломленный, Фадул проследовал за ней. Силы небесные! Это правда, или солнце ударило ему в голову и у него среди бела дня начались видения? Не зная, что ей предложить — здесь не было ничего достойного ее, — он спросил:

— Выпьете чего-нибудь?

— Пожалуй, глоток воды. — Жуссара указала на глиняный кувшин, стоявший на подоконнике.

Обогнув прилавок, она вошла внутрь дома и, пройдя через все комнаты, переступила порог спальни:

— Я люблю большие кровати, но такой никогда не видела.