— Надо воздуха дыхнуть, — проговорил Бузук и неровной походкой направился к выходу.

Сява метнулся за ним:

— Курнуть оставь.

Максим встал на ноги. Не успел сделать и трёх шагов к Шнобелю, чтобы помочь ему подняться, как Хирург предостерёг:

— Не трогай его.

— Он заразный?

— Опущенный.

Максим оглянулся:

— В смысле?

— Как бы тебе объяснить? Тюремный педик. Таких бьют только ногами и трогают только членом. И к вещам опущенного нельзя прикасаться. Вот валяется стаканчик, пусть валяется.

— Мы не в тюрьме. А я не заключённый, чтобы следовать вашим правилам.

— В стае волков вой по-волчьи, иначе не выживешь.

Максим сел на табурет. Наблюдая, как Шнобель выползает на крыльцо, провёл ладонью по губам.

— Жалко? — спросил Хирург и тоже расположился за столом.

— Не знаю… Но так нельзя.

— Легко быть правильным, пока тебя не касается. А если бы он изнасиловал и убил твоего ребёнка? Как бы ты запел?

Максим сложил руки на шершавых досках, уронил голову на грудь:

— Откуда вы сбежали?

— Поезд сошёл с рельсов. Длинный состав, гружённый лесом. И вот эта махина пошла под откос. Настоящее месиво: машины, люди, платформы, брёвна.

— Вы ехали в вагоне?

— В автозаке. Нас везли на железнодорожную станцию. Там мы должны были погрузиться в вагонзак и пойти по этапу. На новое место отбывания заключения. Я толком не понял, что произошло. Рядом что-то рвануло. Думаю, бензовоз. Автозак начал дёргаться. Хотел выехать из колонны или что-то типа того. Потом свисток поезда. Скрежет. Автозак пошёл юзом. Его чем-то зацепило и поволокло. Братва как заорёт! Конвой открыл камеры. Нас тридцать два человека, а конвоиров четверо. Я вылез одним из первых. Впереди огонь до неба, сзади автобусы, фуры, грузовики. Люди кричат. Потом звук, словно лопнули стальные канаты. Покатились брёвна. Я побежал. Сначала просто бежал. Думал, пережду на безопасном расстоянии и вернусь. Потом встретил этих.

— Говоришь, тридцать два человека? И все сбежали?

— Не знаю. Думаю, из автозака выбрались не все. Его брёвнами завалило.

Максим покивал. Ну конечно! Это тот самый состав, из-за которого ему, Олегу и Андрею пришлось добираться до заповедника другой дорогой. Максим не дошёл до железнодорожного переезда, где произошло крушение: полицейские оцепили всю территорию. Потому он понятия не имел о масштабах катастрофы. Но если всё, что рассказал Хирург, — правда, то Олег вряд ли сумеет дозвониться до командира поисково-спасательного отряда: все спасатели, и не только местные, разбирают завалы. И полиция вся там. Знать бы, сколько сейчас времени.

Максим уцепился за ремень рюкзака, придвинул к себе. Запустил пальцы в боковой карман. Чехла для солнцезащитных очков, в котором лежали часы, в нём не оказалось.

— Этого лучше не делать, — предупредил Хирург.

— Почему? Это мой рюкзак.

— Уже нет.

— Бред какой-то.

— Хирург! — донёсся снаружи голос Бузука. — Тащи сюда свою задницу! И дружка тащи.

— Идём! — крикнул он. Встал из-за стола и с сочувствием посмотрел на Максима. — Не знаю, что ты задумал, но мой совет: держись Бузука. Ты нужен только ему.

— 20 ~

Оранжевый шнур несколькими кольцами обвивал поворотное бревно для подъёма ведра. Один конец верёвки петлями устилал землю возле сруба. Другой конец, более короткий и натянутый как струна, скрывался в непроницаемой темноте колодца. Изрыгая проклятия, Гвоздь дёргал изогнутую рукоятку ворота, но она не двигалась с места. Заклинило намертво.

Плюнув с досадой, Гвоздь налёг грудью на край колодца и потянул верёвку вверх, перебирая её руками. Бадья казалась свинцовой, а не деревянной, хотя воды в ней помещалось едва ли больше двадцати литров. Туго сплетённые капроновые нити впивались в ладони, грозя вспороть кожу. По лицу и спине струился пот. Напряжённые мышцы горели огнём.

Кряхтя и облизывая раны на губах, Гвоздь всматривался в черноту узкой шахты, с жадностью вдыхал запах влажной древесины. И вдруг понял, что сумрачная глубина всасывает его, заставляет свешиваться с бортика всё ниже и ниже. Он наваливался на край колодца уже не грудью, а животом. Ещё секунда, и ноги оторвутся от земли.

По телу пробежала холодная дрожь. Заныли ступни. Гвоздь рывком подался назад, упёрся коленями в брёвна и что есть силы заработал руками. Наконец, расплёскивая воду, поставил бадью на угол сруба и, боясь упасть, вцепился в поржавевшую ручку ворота.

Перед глазами плыли круги. Сердце судорожно долбилось в рёбра. В голове мельтешили обрывки мыслей. Всему виной нервы, усталость, неистребимое чувство голода и недавний приступ внезапной злости. Всё это вкупе истощило его физически и морально.

Гвоздь потёр стёсанные косточки пальцев. И чего он разъярился? Почему стал орать как психопат и бить кулаком о стол? За семь лет столько думано-передумано, столько проклятий брошено в адрес тех, кто пустил его жизнь под откос, что в конце концов запас ругательств иссяк, а душевная рана зарубцевалась и больше не тревожила. А тут ни с того ни с сего проснулась память, и замелькали перед внутренним взором друг и жена, приторно лживый адвокат, прокурор и судья, мать с отцом, которые заявили, что отныне у них нет сына… Если бы он знал, что его обвинят в особой жестокости и впаяют ему максимальный срок, то не сдерживал бы себя, наказывая жену-шлюху и друга-предателя. Они легко отделались — сдохли слишком быстро. И прокурор тварь… Посидел бы он хотя бы денёк в местах не столь отдалённых, понял бы, что значит — жестокость. Но нет, он сидит в мягком кресле, ездит на дорогом авто, живёт в шикарной квартире, просаживает бабки в престижных ресторанах. Что он знает о жестокости? Слова Бузука «и вот такие судят нас…» пробудили в Гвозде ненависть к недочеловекам, потому он и сорвался, как пёс с цепи.

Гвоздь выудил из кармана пластиковую упаковку «Димедрола», выколупал непослушными пальцами пять таблеток и отправил в рот. Повернувшись спиной к избе, запустил руку под куртку и вытащил из-за пояса штанов фляжку. Её он взял тайком, когда складывал провизию в рюкзак. Никто не уследил. Даже всевидящий Бузук проворонил. Обычной ловкости рук Гвоздь научился на зоне и теперь гордился своим мастерством. Так же скрытно он засунет фляжку во внутреннее отделение рюкзака, а чтобы сделать это быстро, он не до конца затянул ремни и оставил «окошко» в замке-молнии.

Глотнув коньяка, Гвоздь посмотрел по сторонам. Весь вечер его не отпускало чувство, что лес ненастоящий — он напоминал декорацию к фильму, снятому по нуар-роману. Будто чья-то виртуозная рука специально сотворила атмосферу отчаяния, разочарования и недоверия. Живая природа не может быть такой тоскливой