— Подойди, — он смотрит исподлобья.

Только собираюсь сказать, чтобы он шел к черту, как вовремя вспоминаю, что он элитный, а я — его аут. И мне огрызаться не положено.

— Ты помнишь, что после уроков остаешься на репетицию?

Пожимаю плечами. Ну помню, дальше что? Топольский цедит сквозь зубы:

— Жду тебя в спортзале. И чтобы без опозданий, поняла? — он пытается демонстрировать равнодушие, но получается плохо.

Вдруг приходит на ум, что наверняка у меня получается еще хуже, потому лишь молча киваю. Топольский уходит, а я некоторое время смотрю ему вслед, пока Алька не дергает меня за локоть.

— Пойдем, Маша. Я есть хочу.

— Пойдем, — вздыхаю и заставляю себя сдвинуться с места.

После уроков как могу стараюсь оттянуть тот момент, когда мы с Топольским останемся один на один. Коваль дал задание поработать над техникой, мы будем тренироваться без него. И у меня холодеет спина, когда я представляю, что мы будем только вдвоем.

Долго мою руки в туалете, протираю очки, перетягиваю хвост. Снова мою руки и промакиваю влажной салфеткой лицо. Дальше тянуть некуда, иду в зал.

Никита уже там. Хоть внешне он спокоен, но я чувствую кожей, как воздух между нами звенит, будто здесь пролегает высоковольтный кабель.

Стараюсь не встречаться с Топольским взглядом, а он по обыкновению смотрит в упор.

— Мы будем танцевать в тишине или ты подпоешь? — пытаюсь острить, но Никита лишь ухмыляется.

— Подпою.

Достает телефон, включает музыку, кладет гаджет на подоконник.

— Такая сойдет?

Молча киваю. Все равно, лишь бы на три доли, для вальса.

— Ну давай, учи, — Топольский снова ухмыляется, но я стараюсь не вестись. Знаю, каким он может быть, когда хоть на миг сбрасывает маску хамовитого наглого мажора. Помню.

Одна рука обвивает мою талию, вторую Никита протягивает мне, и когда я вкладываю в нее ладонь, в воздухе ясно слышится треск электрического разряда. Между нами искрит в полном смысле этого слова.

— Ай! – отдергиваю руку. — Ты бьешься током!

— Да, я под напряжением, — серьезно кивает Топольский, и я краснею до самых ушей.

И что он такого сказал? Да ничего особенного, он просто меня троллит, а я поддаюсь.

Собираюсь с силами, и мы начинаем кружиться по залу. Я громко считаю вслух, так легче сосредоточиться и сохранять над собой контроль.

Никита несколько раз наступает мне на ноги, я возмущенно ойкаю, и он каждый раз прижимается ко мне все сильнее и сильнее. В конце концов я не выдерживаю и останавливаюсь.

— Никита, ты стоишь слишком близко, надо соблюдать дистанцию. Мы не должны друг другу мешать.

— А ты мне не мешаешь, — его голос звучит знакомо хрипло, пальцы смыкаются на талии, и я понимаю, что сейчас произойдет.

Я хочу сопротивляться, я не должна позволять ему меня целовать. Но не могу. Не могу упираться, да и как это сделать, когда руки сами тянуться к затылку, запускаются в волосы, а губы раскрываются навстречу?

Никита приникает к моим губам, и тут меня простреливает. Нельзя, нам никак нельзя. Вырываюсь из его рук, но он держит крепко. А потом срывается, и я в страхе отшатываюсь. Никогда его таким не видела. Взбешенным и злым.

— Почему? Почему ты меня все время динамишь, Маша? Почему? — он встряхивает меня, и я двумя руками хватаюсь за очки. А Никита толкает меня к стене и вдавливается всем телом, удерживая за запястья.

Я полностью обездвижена, прямо надо мной нависает тяжело дышащий Топольский.

— Потому что ты мажор, — выпаливаю ему в лицо, — ты избалованный деньгами и богатыми родителями. Ты привык к тому, что тебе можно все, потому что за тебя всегда впишется папа-депутат!

— А если он не мой отец? — выдыхает Никита мне возле уха, опаляя шею горячим дыханием, и до меня не сразу доходит смысл. А когда доходит…

— Что? — мой голос срывается, и раздается лишь невнятное сипение. — Что ты сказал, Ник? Андрей Топольский не твой отец?

Это звучит совсем жалко, но мне плевать. Разве такое может быть? Разве мне может так повезти?

— Да, Маша, — Никита переводит дыхание и ослабляет хватку, — мои родители меня усыновили. Я им не родной. Так что я не настоящий мажор, а поддельный.

Глава 18

Маша

Я стою на разделительной полосе широкополосного перекрестка. Движуха тут серьезная. Машины идут сплошным потоком — время пик, столица в пробках, все едут домой.

У меня на груди висит картонка с надписью: «Продам счастье. Дорого». Если бы только кто знал, как долго я придумывала, что там написать!

Я четко понимала — если не хочется бить на жалость и изображать бомжиху, то остается только хайпить. Нужно придумать слоган — короткий и меткий, чтобы каждый, кто его прочел, сразу захотел дать мне денег.

Забила в Гугл: «Как креативно побираться». Там нашлось много толковых советов и по форме, и по содержанию. К примеру, все в один голос советовали писать на картонке. Почему-то, если у тебя в руках лист бумаги с надписями, люди думают, что ты протестуешь против чего-нибудь, и даже не читают, что там написано.

А вот с картонкой другое дело. Сразу всем становится ясно, что тебе нужны деньги. Дальше по содержанию. Креативности просящих можно было только позавидовать.

«Я путешественник во времени. Мне нужны деньги для нового генератора потока».

«Я — бездомный Джедай».

«Выслушаю что угодно за 25 центов».

И все в таком духе.

Я два часа рылась в сети, но ничего подходящего для себя не выбрала. Были удачные варианты, но длинные. Я планировала стоять на перекрестке возле светофора. Там большой поток машин, и вряд ли у сидящих за рулем будет много времени, чтобы прочесть больше трех-четырех слов. Максимум, скользнут взглядом, и все.

Так и получилось. Нужные слова нашлись в последний момент, и теперь я с картонкой в руках — пришлось пожертвовать обувной коробкой — стою на разделительной полосе проезжей части центрального столичного проспекта.

Когда загорается красный свет, я прохожу вдоль вереницы машин со стороны водителей и подношу картонку к окну.

Кто-то удивленно рассматривает сначала картонку, потом меня. Кто-то зло выдает короткое ругательство и отворачивается. Хоть мне не слышно через поднятое стекло и шум незаглушенного двигателя, я понимаю по губам, что он ругается.