Конечно же, я была не права. За последние несколько лет произошло нечто экстраординарное. По мере того как фанаты и актеры «Сверхъестественного» узнавали друг друга в течение десятилетия, поклонники черпали вдохновение и поддержку не только друг у друга, но и у актеров. Когда фандом сплотился, чтобы противостоять вспышке онлайн-травли, многие фанаты репостили слова Джареда, обращенные в свое время к фанату, который боролся с депрессией: «То, что ты пытаешься избавить мир от себя, никому не поможет. Просто продолжай бороться». Вскоре к движению присоединились не только фанаты, пытающиеся донести этот посыл, но и актеры. Эта цитата превратилась в кампанию Джареда и Дженсена «Всегда продолжайте бороться», которая помогла многим осознать происходящее и разрушила стигматизацию проблем психического здоровья. Фанат за фанатом осмеливались говорить о своей собственной борьбе с депрессией, тревогой и суицидальными мыслями, и в процессе этого им удавалось продолжать борьбу. Миша и Дженсен начали кампанию «Ты не одинок», и все три актера недавно запустили движение #SPNFamilyLove. Марк Шеппард опубликовал фотографию с сообщением «Семья не ограничивается кровными узами», знаковой строкой из сериала и одним из его основных посланий. «Если вам сейчас больно, пожалуйста, поделитесь своей историей, – сказал он. – Пусть кто-нибудь поможет вам, полюбит вас. Наши секреты – это то, что приносит наибольший вред».

Да, он прав. Вот что я поняла в своем двенадцатилетнем (и это число продолжает расти!) путешествии с фандомом «Сверхъестественного». Найти свой голос и использовать его, отказываться хранить секреты, основанные на стыде и сомнениях, и верить, что у меня есть что-то, что стоит слушать, – все это изменило мою жизнь. Я все еще интроверт, но будь я проклята, если позволю другим людям – или стыду, или сомнениям, навязанным ими, – заставить меня молчать. И это существенно меняет дело.

У моей мамы прекрасный, мелодичный певческий голос. Я очень хорошо помню, как она пела Memory, когда я была маленькой; очень музыкальная – это о моей маме.

Мой отец же, наоборот, лишен музыкального слуха. Я абсолютно серьезно – он не может повторить даже одну ноту, только что услышанную. Это не из-за отсутствия практики, попрошу заметить; мой папа постоянно поет во весь голос Who’s sorry now, расхаживая по дому. Я поражаюсь, когда слышу старые песни по радио и каким-то образом знаю текст, но при этом мелодия мне совершенно незнакома…

Я живу где-то посередине.

Когда мне было девять лет, меня записали на участие в танцевальном конкурсе. Я не знала, что мне нужно было соревноваться и пытаться завоевать медаль, и думала, что мне нужно было выучить танец и каким-то образом спеть песню The Chattanooga Shoe Shine Boy[10]. Мое исполнение должно было быть в минорной тональности, на старом пианино, на сомнительной записи, которую я ни разу не разбирала на слух, а ноты мне никогда не показывали. Я вообще никогда не видела нот и не умела читать музыку с листа. Или как-нибудь еще! Мелодию на записи я тоже не услышала. Это все мои оправдания.

Меня выставили перед аудиторией, полной людей, одетых в бордовые вельветовые бриджи в стиле маленького лорда Фонтлероя (очевидно, что именно такой была одежда чистильщиков обуви в Чикаго в 1920-х годах), чтобы я в течение одной минуты и тридцати секунд самостоятельно исполняла эту песню.

Я ушла за кулисы, и моя мама сказала: «О, дорогая!» Она произнесла это не очень радостным тоном, а скорее растерянным, страдальческим. Это я ясно слышала. (Мама, я знаю, ты просто беспокоилась – я люблю тебя, и ВСЕ костюмы, которые ты мне сшила, были потрясающими, и я не смогла бы НИЧЕГО сделать без тебя.) Ну, вы знаете эти кошмары, когда вам снится, что вы стоите голый в школе или на свидании у вас вываливаются все зубы? Когда вы медленно осознаете, что происходящее сюрреалистично и не совсем правильно, но все же ничего не можете с этим поделать, кроме как попытаться пережить это. Вот так и на сцене, перед всеми моими сверстниками.

Я еще никогда так сильно не лажала. Мне было стыдно и неловко, что я все испортила и так плохо выступила. Более того, у меня не было никакого контроля надо всем этим. Я испугалась так сильно, что отказалась выходить на сцену и выступать снова (или, по крайней мере, до следующего конкурса). Я признала свое поражение на этом конкурсе, который был важен для меня, ведь мюзиклы были всегда у меня в крови – я обожала их, я выросла на старых фильмах, и все, чего я действительно хотела от жизни, это быть как Мишель Пфайффер в фильме «Знаменитые братья Бейкер». И вот моя мечта умерла.

Проводочки в моем мозгу не так легко соединяются, чтобы запомнить последовательность музыкальных нот. Это немного похоже на кромешную слепоту. Покажите мне последовательность танцевальных движений, и я с этим справлюсь. А вот с мелодиями… тут посложнее. И это сбивает с толку, потому что я понимала, что мой голос может быть довольно громким, когда это необходимо! И вся эта фигня с пением всегда была моим криптонитом. А мы всегда мечтаем о том, чего у нас нет.

Я, конечно, сравнивала себя с окружающими меня девушками, что всегда является самым разумным решением в любой жизненной ситуации, но это не помогало! С одной стороны, моя подруга Элисон поет прекрасным сопрано. С другой – моя подруга Сара горланит песни Майкла Джексона. А напротив – вообще уникальная во всех областях подруга Джо: она потрясающе поет и танцует и даже делает необычайное сальто назад!

(Возможно, это подходящий момент, чтобы представить будущее, опираясь на прошлый опыт: Элисон Коннелл продолжала работать в «Призраке оперы», Сара Гардинер работала профессиональной певицей, а Джо Гибб играла Рокси в мюзикле «Чикаго». Все это относительно; я уверена, что была не самой опытной певицей по сравнению с ними, если вообще нужно сравнивать, но разве мы все не попадаем в эту ловушку?)

Ужасная трагедия, заключавшаяся в том, что я не была лучшей в той области, в которой мне хотелось, усугубилась тем фактом, что мне, к стыду моему, дали роль просто со словами (то есть там не надо было петь) в песенно-танцевальном трио с вышеупомянутыми Элисон и Сарой. Ладно, теперь, когда все знают, что мне это дается плохо и я не могу тянуть ноту, я честно поговорила сама с собой. Мои противоречивые чувства не знали границ. В нашем отношении к своему голосу всегда есть что-то очень личное, верно? Тяжело слышать себя на автоответчике или на записи. Пение открывает эту слабость в глубине нас, и она делает нас уязвимыми. Даже лучшие певцы, которых я знаю, очень нервничают перед выступлением. Это невероятно трудное испытание для тех, кто стремится быть как Барбра Стрейзанд.