Вот что было написано на стене:

«NEVERMORE».

Одна загадка, таким образом, разрешилась: состав кровавой надписи, оставленной на месте расправы над беззащитной хозяйкой пансиона. Но это открытие нисколько не подвигало нас к окончательной разгадке дела, тайны которого, казалось, лишь усугублялись с каждым открытием. Что означала надпись «NEVERMORE»? Кто был ее автором?

Что сталось с престарелым, почти слепым, близким к инвалидности человеком, в чьей гостиной мы обнаружили эту странную — эту зловещую — надпись на сей раз?

Казалось очевидным, что Александр Монтагю пал очередной жертвой того же неведомого маньяка, который столь бесчеловечно зарезал Эльмиру Макриди. Ни один здравомыслящий наблюдатель не мог бы отрицать, что загадочное слово, пятнавшее стену гостиной, выведено кровью престарелого ее обитателя. Но в отличие от случая с хозяйкой пансиона, чье зверски изуродованное тело было оставлено напоказ с такой дерзостью — я бы даже сказал, с такой непристойностью, — на сей раз не оставалось никакой видимой приметы corpus delicti. Тело старика было, по-видимому, унесено с места убийства самим преступником, но с какой ужасной, макабрической целью — этого никто бы не сумел угадать.

Ближайшие полчаса наша небольшая компания — капитан Расселл, офицер Карлтон, полковник Крокетт и я — пребывали в гостиной, тщательно обыскивая скудно обставленную и сильно замусоренную комнату, но этот добросовестный обыск не снабдил нас и тенью улики, которая позволила бы постичь судьбу или местопребывание исчезнувшего старика.

Мы прошли по коридору и подвергли столь же пристальному изучению спальню — снова безрезультатно.

При проверке постельного белья полковник Крокетт обнаружил на нижней стороне старой перьевой подушки красновато-коричневые пятна, похожие на засохшую кровь, однако эта мета была столь незначительных размеров, что ее вполне можно было отнести на счет носового кровотечения.

Вообще же постель и матрас были так обильно перепачканы всеми видами пятен, от следов всевозможной пищи до признаков ночного недержания, что истинную природу каждого из них определить было бы затруднительно.

С выражением крайнего омерзения на лице первопроходец уронил вонючую подушку на кровать и испустил безнадежный вздох.

— Черт побери, никогда с такой ерундой не сталкивался! — воскликнул он. — Кто он хоть такой, этот Монтагю?

Капитан Расселл, перебиравший скудные пожитки пропавшего, хранившиеся в верхнем ящике шаткого комода, бросил через плечо:

— Пока что мы почти не располагаем информацией о нем. Из-за множества недугов он вел, по крайней мере в последние годы, когда переехал в этот дом, весьма уединенную жизнь. Верно, офицер Карлтон?

— Да, сэр, — подтвердил тот, опускаясь на колени перед очагом и вороша золу кочергой, как будто куча погасших угольев могла раскрыть ему тайну исчезнувшего старика. — Так я понял.

Пока мои товарищи занимались описанной выше деятельностью, я сосредоточил свое внимание на множестве пыльных томов, рассыпанных по всей комнате. Стоя в углу с тяжелым фолиантом, раскрытым на случайной странице, я оторвал от него взор и возвестил:

— В одном, по крайней мере, мы можем быть уверены, джентльмены: мистер Александр Монтагю, несомненно, был человеком с прекрасным образованием и тонким вкусом в области литературы.

— И как вы это вычислили? — спросил Крокетт.

— Мои выводы основаны на скрупулезном исследовании библиотеки, к которой по большей части сводится личное имущество Монтагю, а библиотека эта, в свою очередь, состоит из достаточно дорогих, хотя и плохо сохранившихся изданий великих английских драматургов, в том числе Марло, Драйдена[30]и, конечно же, бессмертного Шекспира. У меня в руках, к примеру, изданное в восемнадцатом веке редкое собрание мелодрам эпохи короля Иакова, включающее «Разбитое сердце» Джона Форда и «Белый дьявол» Уэбстера…[31]Разумеется, — продолжал я, — само по себе владение этими книгами может в определенных случаях означать лишь претензию на широкий интеллект, — допуская такую вероятность, я подразумевал своего покойного опекуна, угрюмого торговца Джона Аллана, чья библиотека была напоказ заполнена самыми дорогостоящими изданиями классических трудов, хотя сам он не брал в руки ничего солиднее бухгалтерской книги, — однако тома, находящиеся в этой комнате, за редким исключением заполнены рукописными примечаниями, чьим автором я вправе счесть самого Монтагю. Эти обширные маргиналии явно указывают на обостренную восприимчивость к сложным интеллектуальным и моральным темам, на возвышенное эстетическое наслаждение, кое он получал в процессе чтения.

— Весьма тонкое замечание, мистер По! — признал капитан Расселл.

— Благодарю вас! — ответил я. Захлопнув книгу, я поставил ее на место на письменный стол и, перейдя к одной из груд старых газет, которыми комната была завалена по периметру, я поднял верхнюю из этой стопки. То был, как я сразу увидел, выпуск «Ежедневной газеты Балтимора», датированный 21 октября 1809 года. Печатный листок был столь тонок — столь иссушен годами, — что, когда я поднял его к свету, края рассыпались желтой пылью, и тут же я ощутил сильный свербеж в синусах и фронтальной пазухе. Я пытался подавить это неприятное ощущение, но тщетно. Запрокинув голову, я несколько раз громко втянул в себя воздух, и напряжение разрешилось громоподобным чихом.

— Порох и пули! — вскричал пограничный житель. — Чуть уши не лопнули.

Я полез было за носовым платком, и в этот миг из моих ноздрей вырвался второй чих, громкостью и раскатом не уступавший первому.

Сочувственно поцокав языком, капитан Расселл сказал:

— Боюсь, у вас начинается сильный катар, мистер По!

— Это всего лишь реакция на нездоровую атмосферу помещения, — ответил я, хлюпая носом.

— Да уж, пованивает, — согласился полковник Крокетт.

Глаза мои уже начали обильно слезиться. Уронив рассыпавшуюся газету, я заявил:

— Джентльмены, боюсь, в нездоровом воздухе этой комнаты есть нечто, к чему моя респираторная система оказалась до крайности чувствительна, а посему я полагаю за лучшее вернуться в свое скромное жилище, где я смогу с большей пользой применить свою энергию и в нерушимом спокойствии осмыслить все те многообразные загадки, с которыми мы столкнулись.

Капитан Расселл приблизился ко мне, пожал мне и руку и торжественно заявил:

— Мы высоко ценим вашу помощь в этих тревожных и печальных обстоятельствах, мистер По!

Я принял эту дань с легким поклоном.