НЕ СТАНУ УТОМЛЯТЬ ЧИТАТЕЛЯ СКУЧНЫМИ подробностями нашего обратного пути. Достаточно сказать, что над дымящимися руинами в оны дни горделивого дома Ашеров взошло солнце, мы с Крокеттом поднялись, разминая ноги (до тех пор мы сидели на земле, прислонившись спиной к дереву), и пустились, как полагали, в трудный пеший путь по направлению к городу.

Однако мы прошли совсем немного, прежде чем изменчивая Фортуна, до тех пор тешившаяся нашим злосчастьем, сжалилась над нами. Свернув за поворот, мы с полковником увидели нечто и воспрянули духом: наши лошади спокойно паслись на гладком зеленом склоне. Если б усталость моя не достигла уже степени близкой к параличу, я мог бы пуститься в радостный пляс при виде наших четвероногих друзей.

Мы взгромоздились в седла, указали скакунам направление на юг и ровным шагом двинулись в сторону города.

До такой степени все мои чувства были притуплены усталостью, что я провел всю дорогу в полусне, близком к невосприимчивости лунатика. Помню лишь равномерное колыхание жеребца подо мной, животворное тепло разгоравшегося дня и бубнящий голос неисправимого покорителя границ, который, хотя и сам ночь не спал, во что бы то ни стало желал угостить меня более-менее связным повествованием, содержание коего в том оглушенном состоянии, в каком я пребывал, оставалось для меня, к счастью, загадкой.

Далее все сливается вплоть до того момента, когда я достиг порога своего дома на Говард-стрит, слез с коня и, шатаясь, вошел с парадного входа — я помню удрученные восклицания дражайших тетушки и сестрицы, которые проводили меня в спальню и помогли лечь в постель.

Дальнейшее молчанье — тишина — благословенный мрак забвения.

Я спал как покойник. Но сколь ни был глубок мой сон, я не нашел в нем передышки от тех переживаний, что выпали мне на долю за последний страшный день. Меня преследовали беспокойные, крайне мучительные видения: бледный призрак гнался за мной по лабиринтам сумрачного готического особняка, а другая, изящная темноволосая женская фигура с неясными чертами, как привидение, скользила в тени.

Я очнулся — не сразу, постепенно, сознание шажками, неуверенно возвращалось ко мне. Приоткрыв глаза, я пребывал еще в состоянии крайнего смятения и не мог сообразить, куда попал. Но понемногу я стал понимать, что нахожусь в безопасности своей спальни, а возле меня сидит — и ломает руки, с величайшей тревогой всматриваясь мне в лицо — моя дорогая Матушка!

— О, Эдди! — дрожащим голосом воскликнула она. — Слава богу, наконец-то ты проснулся!

Замутненный взор прояснился, и по слабому свету, проникавшему в мое окно, я заключил, что вечер уже недалек.

Я спросил, который час, и, к большому своему изумлению, понял, что проспал почти шестнадцать часов подряд, чем вполне объяснялся снедавший меня (как я обнаружил в ту же секунду) голод.

Матушка, наделенная сверхъестественной способностью угадывать мои мысли, тут же воскликнула:

— Бедный мальчик, как же ты изголодался! — И когда я тихим стоном подтвердил правильность этого замечания, она проворно поднялась с места и почти выбежала из комнаты, чтобы минуту спустя вернуться с тарелкой, из которой доносился неописуемо прекрасный аромат консомэ из курицы. Матушка помогла мне усесться, подоткнув под спину подушки, и присела рядом со мной, наблюдая, как я ем.

Благодаря укрепляющим свойствам сваренного Матушкой супа, мои силы вскоре восстановились в такой мере, что в ответ на ее просьбу я смог предложить ей подробный, хотя и несколько смягченный отчет о своих испытаниях. Держась первоначальной моей невинной и с лучшими намерениями изобретенной лжи, я повествовал о том, как, прогуляв до позднего вечера по загородной местности, мы с полковник Крокеттом укрылись от ненастья в великолепной усадьбе Ашера и хозяин особняка любезно пригласил нас отужинать. В остальных разделах своей истории я близко придерживался истины, умолчав, однако, о своей прискорбной невоздержанности и последовавшем за ней визите странной, полупризрачной женской фигуры. Кстати, об этом инциденте я умолчал и в разговоре с Крокеттом.

Едва я доел последнюю ложку бульона, как в мою комнату явилась сестрица, которая, сменив Матушку (та спешила заняться ужином), провела у моей постели несколько часов, чаруя меня своим обширным, хотя не вовсе неистощимым репертуаром баллад, песен, невинных анекдотов и загадок.

К тому времени, как наступили вечерние сумерки, мое желание выбраться из постели граничило уже с нетерпением.

Наконец, сестрица согласилась передохнуть и ушла в кухню отужинать вместе с Матушкой.

Я надел халат, перешел в свой кабинет, сел за стол и зажег лампу. Почти в тот же миг на пороге появилась Матушка, возвестившая о визите полковника Крокетта, который-де жаждет меня видеть.

— Пожалуйста, проводите его ко мне, — попросил я.

И вот он входит в кабинет, здоровый и крепкий, как будто совершил увеселительную прогулку за город Как обычно, он был одет в куртку с высоким воротником и серые полосатые брюки. В одной руке полковник сжимал черную фетровую шляпу, в другой — вчетверо сложенную газету.

— Добрый вечер, напарник! — приветствовал он меня. — Уж как я рад видеть вас на ногах! Ваша тетушка Клемм говорит, что если вы не вовсе отдали нынче Богу душу, то были близки к этому.

Я небрежно отмахнулся:

— Постоянная забота о моем благополучии побуждает дражайшую тетушку преувеличивать серьезность моего состояния. Я действительно пребывал в спальне почти все время с момента нашего возвращения, но главным образом — ради уединения и драгоценной сосредоточенности, столь необходимой для умственной деятельности. Я хотел полностью посвятить все свои умственные усилия обдумыванию значения и смысла нашего последнего приключения.

— Ну, по части обдумывания вам равных нет, это уж точно! — хмыкнул Крокет.

Он придвинул кресло с прямой спинкой вплотную к столу, развернул его спинкой ко мне и оседлал, как лошадь, упершись сложенными руками в подголовник.

— Быстрого коня и чистить недолго. Перейду-ка я сразу к делу, По. Поскольку эта история с Макриди улажена, я собираюсь подвигаться дальше.

Не пытаясь скрыть своего изумления, я вложил его и в тон голоса, и в выражение лица:

— Но что убедило вас, будто история, как вы выражаетесь, «улажена»?

— Никаких сомнений быть не может! Яснее воскресной проповеди! Ашер прирезал бедную старуху, чтобы поквитаться с Макриди, которые ему жизнь испортили, а как увидел, что мы с вами явились по его душу, скумекал, что игра закончена, и решил уйти сам, подпалив все хозяйство, и себя, и свой дом, и свою докучливую сестрицу, и нас с вами в придачу!

— Каким же образом вы объясняете ужасную смерть самого Ашера?

— Проще простого! — ответил первопроходец. — Когда огонь разгорелся, до него дошло, что сгореть заживо не так уж здорово, и он метнулся к парадному входу, но в дыму и с перепугу сбился и налетел прямиком на этот вертел, да и повис на нем, точно раздувшаяся лягушка.