Стефания судорожно вздохнула, жалобно сморщилась и зарыдала. Надрывно, горестно, но совершенно беззвучно. Слезы лились по раскрасневшимся щекам, и девушка даже не делала попытки их утереть. Настоящая Стефания вырвалась на волю. Наверное, она всегда была именно такой, но, как и Герман, создала вокруг себя непроницаемый панцирь. Герман придвинулся ближе, беря ее ладонь обеими руками. Прикрыл глаза и едва не взвыл сам.

Внутри у Стефании было так горько, муторно и вязко, что сердце щемило от тоски. Ей было больно, так сильно больно, как Герман прежде и вообразить себе не мог. А она носила в себе эту боль каждый день.

– Стефания…

Она посмотрела на него, в голубых глазах еще дрожала блестящая пелена слез.

– Ничего не спрашивай, – глухо попросила она. – Пожалуйста.

И ее пальцы дрогнули, хватаясь за его ладонь.

– Ты хочешь, чтобы тебе помогли, но в чем? Чего ты хочешь добиться? – Герман держал ее ледяную руку. – Пока ты не расскажешь все, мы ничего не сможем сделать. Ты понимаешь?

Она дергано кивнула, но больше не проронила ни словечка.

Они просидели в кафе, наверное, довольно долго, Герман вопреки привычкам не следил за временем. Каплю за каплей он вытягивал из девушки негативные эмоции. Ненавязчиво и деликатно, чтобы не задеть ее пока еще спящей гордости. Под конец Стефания расслабилась достаточно, чтобы перестать плакать и даже выдать что-то вроде благодарной улыбки.

– Спасибо тебе. – Слова были искренними. – Я оказалась слабее, чем хотелось бы.

– Ты девушка, – мягко возразил Герман. Усталость накатила не вовремя, и его немного подташнивало.

– Я… будущий солдат, – голос ее дрогнул. Она достала платок и быстро привела лицо в порядок. Герман с улыбкой наблюдал за ее неуверенными попытками поправить прическу и, поднявшись и обойдя ее вокруг, аккуратно вставил за ушко крупную белую ромашку. Завалилась в один из пакетов и потому не помялась.

Лицо Стефании окаменело. Рука метнулась к волосам, но замерла на полпути.

– Идем?

Она медленно кивнула и поднялась на ноги. Ее все еще что-то терзало, но страх и отчаяние легли на дно, до поры до времени. И пусть до самого училища они больше не перекинулись ни словом, эти полчаса в уличном кафе стали настоящей победой Германа.

Рано утром их разбудил не привычный сигнал к началу учебного дня, а отвратительно бодрый и радостный голос из динамиков:

– Подъем, подъем! Мальчики, скорее натягиваем штаны, девочки, будьте аккуратнее с чулками! В этот особенный день вы должны быть неотразимы, блистательны и вообще не похожи на себя, потому что это день вашей инициации! Как, вы еще под одеялом? Забыл сказать, что общий сбор перед главным входом через двадцать минут. Ваш обожаемый студсовет.

Последнюю фразу заглушил дружный скрежет зубов поднятых раньше времени курсантов.

Герман успел и помог успеть другим. Пока Берт и Рене наскоро умывались, он прошелся утюгом по мятому кителю друга и вытряс крошки из карманов рыжего. Девушки опровергли общепринятое мнение о медлительности своего пола и собрались точно к сроку. Вся компания неожиданно слаженно двинулась к месту сбора.

Второй поток гудел потревоженным пчелиным роем. Два учителя заканчивали налаживать уже знакомые переносные телепорты.

– Я прям даже волнуюсь, – признался Рене и неловко пригладил волосы, которые все равно тут же вернулись к прежнему беспорядку. Очки пришлось оставить в комнате – сильные артефакты с собой брать запрещалось. – Мало ли, чего там с нами сделают.

– Тебя точно налысо обреют, – хохотнула Ситри и дружески пихнула его в бок. Берт едва успел подхватить летевшего на него рыжего.

– Не позволю! У моих волос уникальный цвет! Берт, скажи ей!

Герман в душе порадовался этой небольшой пикировке. Пока товарищи дурачились, маскируя естественное волнение, он нашел глазами Стефанию. Девушка серьезно кивнула в ответ, но не подошла. О вчерашнем они договорились пока никому не говорить, хотя Герман считал это подозрительным.

Спустя минут десять телепорт был установлен и настроен, и курсантов по цепочке начали отправлять в неизвестность. Герману выпало быть замыкающим, прямо перед ним скрылась в серебристо-сиреневой вспышке спина Альберта.

– Что стоим? Живее, – поторопил учитель, и Герман шагнул в рамку портала.

Берт и Рене были готовы и подхватили рухнувшего им на руки Германа.

Разочарования начались тогда, когда вместо ожидаемого помпезного здания, отвечающего уровню готовящегося мероприятия, группа обнаружила себя возле бетонных порожков, которые любовно подметал пожилой дворник с окладистой бородой. Двери тоже оказались не трехметровыми арочными створками, а самыми обычными, за которыми не было красной ковровой дорожки, а только унылый коричневый пол. Стефания громко фыркнула, а Вуди что-то возмущенно пропищал. Откуда-то возник Вальтер Гротт и быстро навел порядок. Все расселись на жесткие сиденья вдоль стен и приготовились к долгому ожиданию.

То, что оно обещало быть долгим, стало ясно после того, как первый из курсантов скрылся за дверью в следующее помещение. Что там с ним происходило, никто, разумеется, не знал, а Гротт покинул приемную, оставив группу в тревожном одиночестве. Заняться было нечем, и потихоньку каждый начал выдвигать теории, одну нелепее другой. Немудреное развлечение на некоторое время отвлекло от волнения, пока не огласили имя следующего курсанта:

– Курсант Дзюн Мэй! Оставьте ваши артефакты в ячейке хранения и пройдите в зал для инициации.

Дзюн сняла с шеи камешек на цепочке, вынула из волос длинные острые шпильки с кисточками, достала из воротника крохотную булавку, оторвала верхнюю пуговку кителя… В общем, ячейку заполнила до отказа.

Дверь за Дзюн закрылась и не открывалась еще полчаса. Обратно девушка так и не вернулась.

Когда дошла очередь до Рене, он предпринял попытку скрыться на улице, но двери оказались заперты.

– Курсант Вильтрауд! Повторяю, курсант Вильтрауд, оставьте ваши артефакты в ячейке хранения и пройдите в зал для инициации.

Берт вцепился в рукав Германа, но его все-таки вызвали первым. Шмыгнул носом и, зажмурив глаза, просочился в щелку приоткрытой двери. А никто так и не вернулся.

Герман отлично чувствовал давящее напряжение каждого из оставшихся сокурсников. Особенно выделялась Стефания, казалось, она была соткана из сплошных натянутых нервов. Только тронь, обрежешь пальцы. Кроме нее и Ситри, больше никого не осталось.

– Курсант Герман! Оставьте ваши артефакты в ячейке хранения и пройдите в зал для инициации.

Герман поднялся, оглянулся на девушек и, улыбнувшись, снял кольцо с пальца. Но даже мысленно приготовившись, он все-таки вздрогнул от их сдвоенных переживаний, причем Стефания переживала из-за инициации, а Ситри – из-за подруги. Не дожидаясь повторного приглашения, Герман вошел в дверь.